Читать книгу "Нулевой номер - Умберто Эко"

Захлестнутый волной откровенничанья, я и не заметил, как меня снесло с вежливого «вы» на проникновенное «ты».

– Ну вот посмотри на меня. Я тоже, в конце концов, диплом не защитил. Всю жизнь пробегал по работенкам. В эту газету меня взяли в пятьдесят лет. И все-таки знаешь, с каких пор я уверился, что превращаюсь в лузера? С тех пор как сказал себе в первый раз: превращаюсь в лузера. Если бы я это так четко не сформулировал, как знать, может, и не уверил бы себя в том.

– Неужели пятьдесят? По вам не скажешь. То есть по тебе не скажешь.

– Ты бы мне дала, то есть, только сорок девять?

– Ничего подобного. Ты замечательно выглядишь и, читая нам нотации, не теряешь чувства юмора. Возраст в сочетании…

– Возраст в сочетании с нотациями – хуже не придумаешь.

– Возраст в сочетании с чувством юмора спасает положение. Прекрасно вижу, что ты сам не веришь в то, что говоришь на собраниях. Просто ты обязан играть по их правилам. В твоем цинизме… как бы это определить… есть что-то забавное.

Забавное? Это в ней было что-то забавное, хотя и смешанное с грустью. И глаза у нее были… Как бы их назвал паршивый писатель? Ну, паршивый, конечно, сказал бы: «глаза, как у олененка».

Ох уж этот олененок. Вообще-то, когда на вас смотрят снизу вверх, все похожи на оленят. Вот и вся причина. Любая женщина, если она ниже вас ростом и поднимает на вас глаза, приводит вам на память Бемби.

Мы дошли тем временем до ее любимого бара и уже давно сидели, и она прихлебывала «Беллини», а я мирно наслаждался виски. Я смотрел на эту женщину, которая не являла собой секс-продукцию по заказу. Чувствовал себя с каждой минутой моложе.

Алкоголь тому виною или что, но из меня рекой текли признания. Да и подумать, сколько лет как я никому ни в чем не признавался?

Я рассказал ей, что у меня когда-то была жена, которая меня оставила. Я рассказал ей, что я когда-то был покорен, в самом начале, тем, что на слова «я болван, прости меня» в ответ услышал «ну, я люблю тебя, хотя ты и болван». Подобные слова могут свести с ума человека, переполнить любовью. Но потом жена, вероятно, заметила, что я и вправду болван. Болванистее, нежели жена могла и хотела вынести. И тут история кончилась.

Майя смеялась:

– Ничего себе объяснение в любви, «болван»!

Потом рассказала, что хотя она и молода и болванов никогда специально не искала, но и у нее были неудачные любовные истории, вероятно, потому, что люди ее возраста, как правило, ей казались слишком незрелыми.

– Можно подумать, я сама зрелая… Но в результате, как видишь, мне уже почти тридцать лет, а я не замужем. В общем, каждый жалуется на свои обстоятельства. У кого что есть, тот на то и жалуется.

Тридцать лет? В бальзаковские времена это считалось бальзаковским возрастом. А я бы дал Майе двадцать. Только полуневидимые складочки около глаз лучились, как будто она слишком долго плакала или слишком напряженно щурилась на солнце.

– Нет повести приятнее на свете, чем встреча двух неудачников, – сказал я ей на это. И тут же перепугался ужасно.

– Дрянная фраза, – сказала Майя уязвленно.

Прошло несколько мгновений молчания, потом пришла ее очередь извиниться – за перебор фамильярности.

– Нет, что ты, что ты, я благодарен, – заверил ее я. – Никто никогда мне не говорил «дрянная фраза» таким обольстительным голосом.

Кажется, это тоже был перебор, в обратную сторону.

Слава небесам, она выкрутилась – переменила тему.

– Они тут очень хотели бы переплюнуть «Харрис-бар», – сказала она. – А сами даже бутылки толком расставить не умеют. Гляди, в ряду виски торчит джин «Гордонс», а «Сапфир» и «Танкере» поставлены вообще на другую полку.

– На какую полку? – переспросил я, вглядываясь. Не мог понять где. Везде были только другие столики.

– Да нет, – сказала Майя. – За стойкой же, посмотри.

Я повернулся. Да, она была права. Но как ей могло прийти в голову, будто я могу видеть то, что видимо только ей? Так я впервые обнаружил то, что потом мне подтвердил злоязыкий Браггадоччо. Но тогда я не обратил никакого внимания на это. Просто помотал головой и попросил счет. Повторил Майе одну-две утешительные фразы и проводил до подъезда, за которым просматривался двор, а во дворе матрасная мастерская. Неужели еще есть на свете матрасники?

Майя сказала на прощанье:

– Настроение улучшилось.

И пожала мне руку.

Рука была теплая, благодарная.

Домой я добирался пешком вдоль благословенных каналов старого Милана, который выглядел намного приемлемее, чем Милан Браггадоччо. Надо все же получше изучить этот славный город, таящий такое количество сюрпризов.

Глава VIII

Пятница, 17 апреля

Всю следующую неделю, вперемешку с проверкой наших домашних заданий (так мы сами их называли), Симеи излагал нам планы и проекты, может быть, не самые срочные, но о которых надо было начинать думать.

– Не знаю, будет ли это проект 0 / 1 или 0 / 2… Мы и 0 / 1 не доделали, там еще много страниц не доведено… Но нигде не сказано, что в первом номере их должно быть обязательно шестьдесят. Мы не «Коррьере делла сера». Можно и поменьше. Ну, как минимум двадцать четыре. Двадцать четыре страницы. Думаю, меньше этого уже нельзя. Сколько-то займет реклама. Пока что рекламу у нас по-настоящему не размещают. Не беда. До поры до времени будем просто брать из других газет… Тем временем укрепится доверие к нашему поручителю, и это будет гарантией его грядущих заработков…

– Насчет колонки траурных объявлений, – вступила Майя. – Чистые деньги. Я готова выдумывать. Главное – имена посмешнее. Безутешные родственники. Они уж и сами по себе дорогого стоят. А еще смешнее, в случае важных покойников, это присоединившиеся. Присоединившиеся к горю близких. Присоединившимся, конечно, никакого дела нет ни до близких, ни до их горя. Их интересует только name dropping, чтоб все видели: и я тоже был знаком, был знаком с усопшим!

Точно. Майя, как всегда, попала в точку. После вчерашнего вечера я держался подчеркнуто официально. Она тоже. Оба мы понимали, что отважно и неосторожно раскрылись друг перед другом.

– Траурные объявления, чудно, – пробасил Симеи. – Но сначала сделайте порученные гороскопы. Да, еще вот о чем я думал. О борделях. О домах терпимости, тех, что были раньше. Я их помню. В пятьдесят восьмом году я был уже взрослым, когда их закрывали.

– И я был совершеннолетним, – перебил Браггадоччо, – и кое-какие бордели успел навестить.

– Эх, как вспомню тот, на улице Кьяравалле. Это был солдатский бардак в полном смысле слова. На входе урыльники, то есть предлагалось для начала опорожниться…

– …и расплывшиеся шлюхи маршировали перед солдатами, перед испуганными провинциалами, вывалив наружу языки… Бандерша покрикивала: решайтесь, парни, чего вы мямлите там, как мятые тряпки…