Читать книгу "Стрела бога - Чинуа Ачебе"

— Сундучок Одаче движется! — выпалил он, задыхаясь от возбуждения. Суматоха во дворе усиливалась, и, как обычно, в общем хоре голосов выделялся громкий голос дочери Эзеулу Акуэке.

— Как это понять: «Сундучок Одаче движется»? — спросил Эзеулу, поднимаясь с нарочитой медлительностью, чтобы не обнаруживать своего любопытства.

— Он движется по полу!

— Чего только не услышишь в наше время.

Эзеулу вышел во внутренний дворик через дверь в задней части оби. Нвафо, обогнав его, подбежал к группе переполошившихся женщин возле хижины его матери. Говорили главным образом Акуэке и Матефи. Мать Нвафо, Угойе, похоже, утратила дар речи. Время от времени она, потерев руки друг о друга, обращала их к небу.

Едва увидев Эзеулу, Акуэке затараторила:

— Отец, отец, иди-ка сюда и посмотри на то, что мы видим собственными глазами. Не иначе как эта новая религия…

— Придержи язык, — перебил ее Эзеулу, который не хотел, чтобы кто бы то ни было, а уж тем более его собственная дочь, выражал сомнение в мудрости его решения отдать одного из своих сыновей в новую веру.

Деревянный сундучок был вынесен из спальни Одаче и Нвафо и поставлен в центральной комнате хижины их матери, где обычно коротали время днем и готовили пищу.

Сундучок, единственная вещь такого рода в усадьбе Эзеулу, запирался на замок. Подобные сундучки имелись только у людей, ходивших в церковь, — их изготовлял для прихожан плотник, состоявший при миссии, и они высоко ценились в Умуаро. Сундучок Одаче в общем-то с места не сдвигался, но, похоже, внутри него находилось что-то, пытавшееся вырваться на свободу. Эзеулу стоял перед сундучком и думал, как ему поступить. То неизвестное, что сидело внутри, стало рваться все более яростно, и сундучок по-настоящему задвигался. Эзеулу подождал, пока оно немного успокоится, поднял сундучок и понес его наружу. Женщины и дети бросились врассыпную.

— Доброе там колдовство или злое, я все равно загляну сейчас внутрь, — проговорил он, неся сундучок перед собою на вытянутых руках, словно некое щедрое жертвоприношение. Со двора он вышел не через свое оби, а через дверь в окружающей усадьбу стене из красной глины. За ним шел его второй сын, Обика, который только что явился. По пятам за Обикой шел Нвафо, а женщины и малыши опасливо следовали за ними на почтительном расстоянии. Эзеулу оглянулся и попросил Обику принести ему мачете. Он вынес сундучок за пределы своей усадьбы и поставил его у обочины дорожки. Оглянувшись назад, он увидел Нвафо, женщин и ребятню.

— А ну-ка, все обратно домой! Любопытной мартышке достается пуля в лоб.

Они попятились, но не вернулись во двор, а столпились у входа в оби. Обика передал мачете отцу; тот немного подумал, — отложил мачете и послал Обику за копьем, которым пользуются при уборке ямса. Сундучок по-прежнему содрогался от яростных толчков изнутри. На какой-то короткий миг Эзеулу поколебался: не будет ли самым разумным оставить сундучок здесь до прихода его хозяина? Но что бы это означало? Что он, Эзеулу, боится той неведомой силы, которую его сын запер в сундучке. Такое о жреце Улу рассказывать никогда не должны.

Он взял у Обики копье и просунул острие в щель под крышкой. Обика уговаривал его оставить копье, но отец и слышать об этом не хотел.

— Отойди-ка в сторону, — сказал он. — Видишь, как бесится? Может, ты думаешь, что там дерутся два петуха?

Он стиснул зубы и налег на копье, стараясь отодрать крышку от сундучка. Крышка не поддавалась, и старый жрец весь облился потом, прежде чем ему удалось сломать запор. То, что они увидели, способно было ошеломить всякого человека. Эзеулу остолбенел. Женщины и дети, наблюдавшие издалека, подбежали ближе. Шедший мимо сосед Эзеулу Аноси зашел посмотреть, что происходит, и скоро вокруг собралась большая толпа. В сундучке с отломанной крышкой лежал в изнеможении королевский питон.

— Сохрани нас великий бог, — проговорил Аноси.

— Какое ужасное святотатство! — воскликнула Акуэке.

— Если это колдовство, пусть оно потеряет свою силу, — вымолвила Матефи.

Эзеулу выпустил из рук копье.

— Где Одаче? — спросил он. Никто не отвечал. — Я спрашиваю, где Одаче? — Голос его был страшен.

Нвафо сказал, что Одаче ушел в церковь. Священный питон теперь поднял голову над краем сундучка и начал выползать, величественно и неторопливо.

— Сегодня я убью этого щенка своими собственными руками, — сказал Эзеулу, поднимая мачете, которое сперва принес Обика.

— Не дай великий бог свершиться такому, — пробормотал Аноси.

— Я сказал свое слово.

Зарыдала мать Одаче, вслед за ней заголосили и другие женщины. Эзеулу медленно пошел с мачете в руке к себе в оби. Королевский питон уполз в кустарник.

— Что толку плакать? — обратился Аноси к Угойе. — Лучше пошла бы поискала сына да предупредила его, чтобы не возвращался сегодня домой!

— Верно, Угойе, — подхватила Матефи. — Отошли его к своим родичам. Еще повезло, что питон не издох.

— Вам и вправду повезло, — пробормотал под нос Аноси, продолжая свой путь в Умуннеору, куда он направлялся купить у приятеля семенного ямса. — Я всегда говорил, что эта новая религия до добра не доведет.

По дороге он останавливал каждого встречного и рассказывал, что натворил сын Эзеулу. Еще до полудня эта история достигла ушей Эзидемили, бог которого, Идемили, был покровителем королевского питона.

Пять лет прошло с тех пор, как Эзеулу обещал белому человеку послать в церковь одного из своих сыновей. Но выполнил он свое обещание лишь два года назад. Ему хотелось удостовериться в том, что белый человек пришел не на короткий срок, погостить, а для того, чтобы выстроить себе дом и жить в нем.

Поначалу Одаче не хотел идти в церковь. Но Эзеулу позвал его к себе в оби и поговорил с ним, как мужчина со своим лучшим другом, и мальчик вышел от него с гордостью в сердце. Никогда раньше он не слышал, чтобы его отец разговаривал с кем-нибудь так доверительно, на равных.

— Мир меняется, — сказал ему отец. — Мне это не по душе. Но я уподобляюсь птице энеке-нти-оба. Когда друзья спрашивали ее, почему она все время в воздухе, она отвечала: «Люди сегодня научились стрелять без промаха, а я научилась летать без отдыха». Я хочу, чтобы один из моих сыновей присоединился к христианам и стал бы у них моими глазами. Если все это — пустое, ты вернешься. Но если в их вере что-то есть, ты принесешь домой мою долю. Жизнь подобна пляшущей маске: если хочешь разглядеть ее как следует, не стой на одном месте. Мой дух говорит мне, что те, кто не подружится с белым человеком сегодня, завтра станут твердить: «Если бы мы только знали!»

Угойе, мать Одаче, была недовольна тем, что ее сына собираются принести в жертву белому человеку. Она пыталась отговорить мужа, но тот только сердился на нее:

— Какое тебе дело до того, как я поступаю со своими сыновьями? Вот ты говоришь, что не хочешь, чтобы Одаче следовал диковинным обычаям. Но разве ты не знаешь, что в доме великого человека должны быть люди, придерживающиеся всевозможных диковинных обычаев? Там должны быть хорошие люди и дурные; честные работники и воры; примирители и разорители. Это и отличает оби великого человека. В подобном доме, какую музыку ни выбивай на барабане, всегда найдется танцор, который сумеет сплясать под нее.