Читать книгу "Детская книга для девочек - Борис Акунин"

— Поля, голубчик, ты меня узнаешь? Ты знаешь, кто я?

— Мой папа, Василий Савельевич Рындин? — несмело предположила девочка.

Лысый страшно обрадовался и ликующе объявил, обернувшись к женщинам:

— Узнала! — Потом снова обратился к ней: — Поля, милая, как ты себя чувствуешь? — и вознамерился присесть рядом.

С перепугу Геля сказала первое, что пришло на ум:

— У меня от… от шума голова закружилась… Можно мне побыть одной? Пять минут? Пожалуйста…

Долговязая метнула на лысого испуганный взгляд, но тот преувеличенно бодро произнес, обращаясь к Геле:

— Разумеется! Ра-зу-ме-ется! Отдыхай. Загляну к тебе попозже.

Высокая дама (то есть, несомненно, Аглая Тихоновна Рындина) прерывисто вздохнула и вышла первой. Девушка в сером наклонилась за подносом, но лысый, бормоча: «После, после…» — подхватил ее под локоть и увел.

Геля осталась одна.

Она старалась успокоиться, уверить себя, что происходящее здесь и сейчас всего лишь спектакль. Или сон (и еще неизвестно, Геле Фандориной снится, что она Поля Рындина, или же наоборот?), а во сне или спектакле все понарошку, и с человеком не может произойти ничего по-настоящему плохого.

Все равно, страх не отпускал, плескался где-то на донышке души.

Геля всегда была трусихой. Боялась мышей, например. Ах, что там мыши — их все нормальные люди боятся. А Геля боялась всего на свете — американских горок, незнакомых людей, ходить по темным улицам. Боялась, когда на нее кричали.

Девочке вроде бы не зазорно быть трусливой, но Геля стыдилась своих страхов и скрывала их. Так и плыла всю жизнь против течения, преодолевая маленькие ледяные водовороты — страх высоты, страх боли, неудачи, экзаменов, пауков, больших собак и маленьких букашек.

Сцены вот только не боялась, но это понятно. Там ведь не Геля была, а Гертруда, Гермиона или Мальвина. А Геля бы, конечно, ни за что.

Но теперь привычный трюк почему-то не срабатывал. Стоило только подумать о том, что вот сейчас эти чужие дядька с тетькой станут обнимать ее и называть доченькой, Гелю начинало трясти.

Но стоп! Почему — чужие? Это же ее прапрабабушка и прапрадедушка! Вполне себе родственники. Вот взять ту же Динку Лебедеву — она не видела свою бабушку до пятого класса. Потому что бабушка жила в Орске, то есть очень далеко. И ничего! Динка полетела в этот Орск на каникулы. Познакомилась с бабушкой и даже подружилась.

Вот и Геля будет думать, что просто приехала на каникулы к своим прапрабабушке и прапрадедушке! Сейчас выйдет к ним, расцелует — среди родственников же так принято, да? И очень просто.

На душе сразу стало легче.

Чтобы не успеть испугаться еще чего-нибудь, быстро выбралась из постели и, осторожно ступая среди осколков, размазанной каши и разлитой воды, отправилась знакомиться. С родственниками.

Глава 2

В просторной, темноватой прихожей прислушалась.

За дверью с красивыми загогулинами на матовых стеклах звучали голоса, и Геля, не оставляя себе времени для колебаний, вошла.

У окна в кресле-качалке сидела Аглая Тихоновна, а Василий Савельевич нервно расхаживал по комнате. Увидев девочку, кинулся к ней со словами:

— Зачем же ты, голубчик…

Но подоспевшая Аглая Тихоновна, мягко отстранив его, укутала Гелю в свою шаль и так, обнимая шалью, повела за собой. Усадила в кресло, сама пристроилась рядом, на низеньком пуфе. Василий Савельевич топтался тут же, явно не зная, что сказать и что сделать.

Повисла тоскливая пауза, нарушаемая лишь жалобным пришмыгиванием курносой девушки в сером — та жалась к стеночке у самой двери.

Геля вспомнила слова Льва Львовича: «Главное — это умение держать паузу, чем больше артист — тем больше у него пауза».

Наверное, она была совсем маленьким артистом.

Стало ужасно жаль всех этих людей, которые так о ней беспокоились, вернее, о Поле, только это сейчас не важно. Надо их чем-нибудь занять, вот что. Отвлечь от грустных мыслей.

Эта плакса в сером несла ей тогда поднос? Прекрасно! И Геля сказала:

— Знаете, я ужасно проголодалась. Можно мне чего-нибудь поесть?

— Да. Да! Разумеется, — оживился Василий Савельевич, — Аннушка!

— А что же подать? — спросила девушка.

«Так это и есть та самая Анна Ивановна?» — мысленно удивилась Геля. Нет, она помнила про девятнадцать лет, но ей казалось, что кухарка должна быть если не старой, то хотя бы толстой. И если бы она, Геля, проводила кастинг, то эта курносая пигалица ни за что не получила бы роль.

— Консоме, кашки овсяной… Что-нибудь эдакое. — Василий Савельевич сделал неопределенный жест. — В ближайшее время — только протертая или жидкая пища. Несколько дней придется соблюдать диету.

— Может быть, крем-суп Сантэ? — предложила удивительная кухарка.

Доктор озадаченно поднял брови:

— Что еще за сантэ такое?

— Ну как же-с. На прошлой неделе подавала, французский суп, со шпинатом да сливками.

— А, это та зеленая мерзость… — начал было доктор, но вмешалась Аглая Тихоновна:

— Крем-суп — замечательная мысль, — сказала она. — Давай-ка мы с тобой, Аннушка, к обеду накроем, а Василий Савельич пока осмотрит нашу Поленьку.

Девушка сделала книксен и вышла, а «Поленька» вцепилась в руку Аглаи Тихоновны, к которой прониклась почему-то безграничным доверием.

— Ничего страшного, ангельчик, — Аглая Тихоновна поцеловала ее в щеку, — папе необходимо осмотреть тебя. Ты так долго болела…

Голос у нее был как море — глубокий, теплый, ласковый. Геля сразу успокоилась и подумала — а правда, и чего это я? Пусть осматривает. Уколы же делать все равно не будет. Да если даже и будет…

Лев Львович когда-то говорил студийцам, что у каждого человека есть свой тотемный зверь. То есть каждый человек похож на какое-нибудь животное, и если угадать, на какое, то и характер человека можно понять.

Вот Аннушка похожа на садовую славку — маленькая, миленькая и на макушке хохолок. Ну просто волосы так уложены — на затылке в узел, а сверху меленькие кудряшки.

А Василий Савельич, хоть и лысый, странным образом напоминал льва. Немолодого, слегка облезлого, но все еще сильного и опасного ученого льва — в пенсне, темном жилете и сером крапчатом галстуке.

Мощный лоб, широкий подбородок, заросший до самых ушей короткой, рыжевато-седой бородой, пушистые усы, нос, тоже по-львиному расширяющийся книзу. Пенсне смешно морщило кожу на переносице — словно кто-то крепко держал доктора за нос стальными пальцами. А глаза, небольшие, очень светлые, а точнее, бледно-голубые, смотрели по-кошачьи холодно и проницательно.