Читать книгу "Загадка отца Сонье - Вадим Сухачевский"

— Барон, — так же насмешливо отозвался отец Беренжер, — я позволяю себе не более того, что вправе позволить себе человек, которого самым бессовестным образом и уже не в первый раз пытаются надуть.

— Да как вы!.. — еще разок встрепенулся было барон, но тут же примолк, услышав спокойный голос кюре:

— Что ж, опять будем считать – забывчивость… Видите ли, милейший, не далее как вчера я имел обстоятельный разговор с архиепископом де… Ладно, ладно, с "духовной персоной". И "персона" сия обещала передать мне через вас два анонимных чека – один для оплаты в банке Ротшильда, другой – в банке Дюпона. Дюпоновский чек, хоть и пробившись через вашу забывчивость, я все-таки держу в руках. А вот ротшильдовского, причем, как мне известно, более значительного по сумме, пока что так и не наблюдаю.

Мамочки! "Более значительного", — он сказал. Более значительного! Узнать бы еще – насколько более! Да и без этого "более" он уже запросто мог бы купить всю нашу Ренн-лё-Шато, еще, небось, и с доброй половиной Каркассона впридачу.

— О, Боже! — вскричал барон. — Да разумеется! Вот же он! Ну конечно же: банк Ротшильда! Уже и в руках держу, а передать забыл! Ну разумеется, он ваш! Извольте! И простите, Бога ради! В конце концов, надеюсь, не подумали же вы, господин кюре, что я какой-нибудь…

— …прощелыга, — закончил за него кюре.

— Как?! — взметнулся было барон. — Как вы изволили выразиться?!

— Прощелыга, — твердо сказал отец Беренжер.

В следующий миг дверь, саданув меня по лбу, распахнулось с такой стремительностью, что меня отшвырнуло в самый дальний конец коридора. С такой же стремительностью, словно получив хорошего пинка под зад (а то и вправду получив-таки, с моего преподобного станется) почти в тот же миг коротышка-барон вылетел из комнаты, с трудом впотьмах нащупал следующую дверь и, чертыхаясь, поскальзываясь на ступеньках, покатился вниз по лестнице.

— Эй, Диди, где ты там? — высунул голову из комнаты отец Беренжер.

Чтобы он не заподозрил меня в подслушивании, я затих в темном углу и не отзывался, делал вид, что заснул там на сундуке. После удара дверью на лбу взбухла здоровенная шишка – в карман-то, небось, не спрячешь, иди объясняй, откуда она взялась. Голова звенела. И в звенящей голове как-то сами собой вышептывались подслушанные загадочные слова: "ЭТО СОКРОВИЩЕ ПРИНАДЛЕЖИТ КОРОЛЮ ДАГОБЕРТУ ВТОРОМУ И СИОНУ, И ТАМ ОНО ПОГРЕБЕНО…"

И еще я пытался сосчитать деньжищи, которые только что нежданно-негаданно достались нашему нищему кюре. Но цифры были такие огромные, со столькими нулями, что с подсчетом у меня так ничего и не вышло. Так и уснул на сундуке, оставаясь в неведении насчет того, какие мы с ним теперь богачи и кому в действительности принадлежит все это богатство – нашему деревенскому кюре или королю Дагоберту Второму вместе с неким Сионом.

…Утром, во время завтрака, отец Беренжер, разумеется, сразу же заметил шишку у меня на лбу, но спрашивать насчет ее происхождения не стал. А когда я после завтрака мыл посуду, он сказал мне:

— Давай-ка, Диди, поторапливайся. Потом будешь укладывать вещи. Нынче съезжаем.

— Куда? — спросил я, в сердцах надеясь, что теперь, став богачом, отец Беренжер вернется в нашу Ренн-лё-Шато, по которой я уже здорово соскучился.

Но он пожал плечами:

— Не знаю, пока не решил. Может, в "Риц", может, в "Гранд-отель", там разберемся… Впрочем, — добавил он, — погоди, не особенно торопись, прежде я должен выйти взять кое-какие деньги в банке, а ты потом сбегаешь купишь для нас новый чемодан. Да только смотри, не здесь, а в магазине на площади, в том, что через два квартала (мать честная! где цены выше потолка!) И не скупись, а то я уж знаю вас, прижимистых деревенщин. Главное – чтобы был получше. Самый лучший, какой там есть!

Кое-что о прелестях и странностях богатой жизни

По дороге из банка отец Беренжер купил для меня обнову. Башмаки-то – ладно. Ничего себе башмаки, крепкие, блестящие, не чета моим прежним. А вот одежонка… Точь-в-точь такая, какую носят ученики церковных школ. Тут, близ Монмартра, в такой пройдись – немедля подзатыльник от любого схватишь. Не жалуют здесь этих святош.

Преподобный, однако, доходчиво объяснил мне свой выбор. В той моей провансальской куртейке матушкиного шитья заявляться в хорошую гостиницу никак нельзя, на порог не пустят (ну, это-то ясно). Конечно, он мог бы в благодарность за все тяготы минувшей недели нарядить меня эдаким парижским франтом и отправить первым классом к матушке в Ренн-лё-Шато, тем паче, что в хороших отелях постояльцу положен мальчик-слуга. Но вот мальчика-то слугу он бы для себя как раз не желал – дело, по которому он прибыл в Париж, настолько тонкое, что не терпит лишних глаз и лишних ушей. Живущий же в хорошем номере постоялец без такого слуги, даже если этот постоялец кюре, наверняка, вызовет удивление. А держать при себе ученика-семинариста, который тебе прислуживает – это в порядке вещей… Да и хотелось бы ему, чтобы я увидел наконец настоящий Париж, а не эту смрадную клоаку. И ко всему вдобавок на содержание он мне будет отныне выдавать в день аж по франку.

Ничего себе! Целое состояние!.. Ладно, коли так, то черт (прости, Господи!) с ней, с одежонкой.

За покупкой чемодана я, впрочем, отправился в своей старой куртейке – все-таки мы пока еще с этой улицы не съехали. Карман жгли сто франков, которые преподобный мне дал… Тут, как назло, — Турок из подворотни… Но – руки в карманы – и прошел мимо меня, словно не заметил вовсе, что дало мне повод подумать о пользе хорошей затрещины…

Чемодан этот, купленный мною (удавиться, и только!) за восемьдесят франков, до "Гранд-отеля" мне даже нести не пришлось: у подъезда нас уже ждала заказанная отцом Беренжером карета, еще и получше баронской, разве только без золоченого герба. Пока ехали в ней по становившемуся все нарядней и богаче на нашем пути Парижу, я даже о наряде своем дурацком забыл, все думал себе: зачем нужен такой дорогущий чемодан, если его и не видит никто?

Однако уже в вестибюле шикарной гостиницы понял, что трата была не напрасной. Все здесь так прямо и сочилось богатством – повсюду сверкала начищенная до блеска бронза, с потолка свешивались люстры из хрусталя, пальмы росли в мраморных кадках, а усатые швейцары в нарядных мундирах больше походили на генералов. Каковы, интересно, мы были бы здесь с тем деревянным чемоданищем?

И запах! Какой здесь царил запах! Это вам не дом возле Монмартра! Так могла пахнуть только настоящая жизнь, предназначенная для настоящих людей, для тех, кто здесь по праву жил, для того же отца Беренжера, в конце концов, а уж конечно не для мурашей, наподобие меня, ползком пробравшихся сюда по недосмотру швейцаров.

…Даже знать боязно, сколько мой преподобный отвалил за этот гостиничный номер. Назывался он "апартаменты". Но номер был!.. Что за номер!.. В целых четыре комнаты (зачем на двоих-то столько?), с двумя ватерклозетами (тоже не многовато ль?), с такими же, как в вестибюле, хрустальными люстрами, с полированной мебелью, с такими коврами на полах, что хоть прямо на них и спи!