Читать книгу "Загадка отца Сонье - Вадим Сухачевский"

Услышав, как мой преподобный называет богопроклятых "беднягами", я на всякий случай (мало ли что) по-быстрому перекрестился, а отец Беренжер тем временем невозмутимо продолжал:

— Но мы с вами, господин барон, отвлеклись. А суть шифра такова… — По мере объяснения господин кюре начал оживляться. — Сначала писали основной текст, отставляя буквы одну от другой на произвольное, но весьма значительное расстояние. Затем же промежутки заполнялись любыми другими буквами, какие на ум взбредут. В результате основной текст оказывался спрятан, как несколько листочков в густом и обширном лесу, и представлялся несведущему абсолютной бессмыслицей.

— Да, хитро, — согласился барон. — Но каким же образом, в таком случае?..

— Как это возможно прочесть, вас интересует? — подхватил отец Беренжер. — Я тоже далеко не сразу сообразил. Пытался применить и каббалистическую нумерологию, кою изучал (и в которой, добавлю, Меровинги по определенным причинам смыслили кое-что), и пифагорийский ряд, и вавилонскую шестидесятеричную систему, — ровным счетом ничего не выходило. Но ведь кто-то же в те времена должен был суметь все это прочесть, иначе, согласитесь, и писать бы не имело никакого смысла! Причем все должно было быть достаточно просто… И тут, когда я стал внимательнее приглядываться к свитку, меня вдруг осенило! Вот вам лупа, взгляните. Вам не кажется ли, господин барон, что некоторые буквы едва заметно выше других?

Добрый король Дагоберт,

или о том, какие мы богачи и как бароны могут скатываться по лестнице

— Да, да, пожалуй… — проговорил барон.

— Какая первая из таких букв?

— Вроде вот эта. Буква "А"…

— Совершенно верно. Давайте-ка подчеркнем ее карандашиком… А за ней следует…

— Буква "D"…

— Великолепно! А далее?

Так барон, подбадриваемый господином кюре, сумел назвать дюжины три букв.

— А теперь, — сказал отец Беренжер, — при учете того, что все это написано по-старофранцузски, попробуйте восстановить всю фразу целиком.

И так уж медленно, по слогам барон читал, и так уж я там, за дверью, напряг свой слух, что вобрал в себя всю эту фразу целиком. С тех пор так она и осталась частью меня. Смысл ее я узнал гораздо позднее, а в ту пору она стала для меня просто отголоском некоей тайны, неким осколком чуда, наподобие стекленции этой в моем кармане, Спиритус Мунди, без подмоги которой, может и здесь тоже не обошлось.

— A DAGOBERT II ROI ET A SION EST CE TRESOR ET IL EST LA MORT…[9]— в конце концов выжал фразу целиком барон. — Это, позвольте, что же за Дагоберт Второй?

— Тот самый, — сказал отец Беренжер, — Добрый Король Дагоберт из династии Меровингов. Жил, помнится, в седьмом веке, много страдал, но не в том суть…

— А тогда – в чем?

— Да лишь в том, что документ, без сомнения, подлинный! — впервые за время их разговора воскликнул отец Беренжер. — Ибо и те сокровища, о которых здесь говорится – они тоже оказались там! Помните?"…и там оно погребено"! Мне удалось найти всё!

— И что же это за сокровища… какова им цена?.. — спросил барон чуть дрогнувшим голосом.

— О, они бесценны! — сказал господин кюре. — Только не в том смысле, в каком это, вероятно, представляется вам. Тоже всего лишь свитки, но цены этим свиткам, повторяю, нет!

— Но пока мы прочли всего одну фразу.

— Да, по одной фразе на свиток, так уж, не жалея пергаментов, они писали. Я и показал-то вам ее всего лишь для примера – чтобы вы могли убедиться в наличии у меня этих документов, ведь лишь об этом, насколько я понимаю, просило вас то известное лицо.

— А что же на остальных?

— Простите, господин барон, — довольно прохладно отозвался отец Беренжер, — но, как мы оба помним, по распоряжению самого Его Святейшества…

— Да, да, господин кюре, — пробормотал барон, — извините мне мое невольное и излишнее любопытство.

— Добавлю только, — продолжал мой преподобный, — что сей тайник в древнем храме Марии Магдалины просуществовал много веков, туда клали свои бумаги и катары, и тамплиеры. Кстати, и тем, и другим была известна великая тайна Меровингов. Имеются там также и генеалогические древа, по которым с уверенностью можно судить… — Он примолк, и я услышал, как щелкнула крышка его часов. — Однако, — сказал он, — мы с вами явно заболтались, господин барон, время, я смотрю, уже позднее. Посему вернемся все же к началу нашего разговора. Я имею в виду банковские чеки, которые вы должны были мне передать и от вашего "известного лица", и… раз уж вы так боитесь имен – от "духовной персоны".

— Да, да! — согласился барон и, видимо, стал рыться в карманах. Делал он это довольно долго. Наконец сказал: — Вот… От "лица"…

— Ого! — усмехнулся отец Беренжер. — Целых пятьсот франков!

Я чуть не присел. Пятьсот франков! Да мы ж теперь настоящие богачи!

Мой преподобный был, однако, иного мнения.

— Не так, я смотрю, щедро это ваше "лицо", как о нем говорят в Париже.

— Только аванс! — воскликнул барон. — Клянусь вам – только аванс! Когда в его газете появятся сведения о вашей находке… Уверяю вас… он готов удвоить… Нет! утроить!..

Моих знаний в арифметике хватило, чтобы перемножить пятьсот на три, но такое количество франков было уже за пределами моего деревенского разумения.

— Если же, — немного помявшись, добавил барон, — вы решитесь продать хоть один подлинный свиток… сами же говорите – их там множество… — Но кюре перебил его:

— Об этом не может быть и речи…

— В таком случае…

Я было отпрянул от двери, полагая, что барон вознамерился уходить, но преподобный продолжил за него:

— …В таком случае (поскольку с вашим "лицом" мы, кажется, с Божьей помощью разобрались), не угодно ли вам передать чек также и от "духовной персоны"?

— Ах, да… — пробормотал барон. — моя всегдашняя забывчивость… — И после не менее долгого обшаривания карманов сказал: — Наконец-то! Вот он.

— Это уже кое-что, — проговорил отец Беренжер.

Если пятьсот и даже полторы тысячи (о, Господи!) франков – для моего преподобного почти вовсе ничто, то сколько же будет "кое-что"?! Тут моих лангедокских мозгов просто не хватало!

— За сим разрешите… — начал было барон.

И снова я шарахнулся от двери, и снова, как оказалось, преждевременно, ибо преподобный сказал насмешливо:

— Ах, господин барон, господин барон! Ваша забывчивость, я смотрю, переходит всякие границы. По-моему, вы не так стары, чтобы память настолько размягчилась.

— Что вы себе позволяете, господин кюре?! — вскричал барон, исполненный самого искренного гнева, что меня, право не больно-то испугало: барон был замухрышкой, а сколько весит священническая рука моего преподобного с недавних пор уже вся улица знала.