Читать книгу "Церковная историография в её главных представителях с IV-го века до XX-го - Алексей Петрович Лебедев"

таким образом делаются понятными линии, которые вели от одного факта к другому, то отдельное является тем, чем оно было; потому что отдельное не имеет само по себе никакого значения, но получает значение, как звено в целой цепи» (S. 738). В конце рассуждений о методе немецкий профессор высказывает такие две мысли: 1) исследователь истории должен обладать верой, и 2) история есть своего рода искусство. «Неверующий, говорит он, не способен понять историю. Для него она станет представляться движением без цели, поэтому без прогресса. Будет ли удивительным, если таковой наконец придет к суждению, что вся церковная история есть ничто иное, как сплетение глупости и насилия». Другую из указанных мыслей автор развивает так: «может встречаться исследование церковной истории без её написания, но такое исследование бесплодно для церкви, ибо оно служит только самому исследователю. Исследователь истории служит церкви только тогда, если исследованное им он излагает. Но это изложение должно быть воплощением в образе, а потому историография граничит с областью искусства» (S. 739). Мы не входим в разбор этих воззрений профессора Гаука, потому что это было бы бесцельно. Хороши они или нет, но они составляют в некотором роде последнее слово немецкой науки церковно-исторической в области идей и желаний. Заметим лишь, что Гаук принадлежит к числу умеренных богословов немецких, не имеющих ничего общего с отрицательным направлением в той же немецкой науке. Будущее должно показать: пойдет ли наука по тому пути, какой намечается для неё в указанной статье, и к чему придет, если она пойдет этим путем?

Мы таким образом ознакомились с вопросом, в каком состоянии находится наука церковно-историческая в Германии в настоящее время, и нашли, что её состояние позволяет желать лучшего. Но это не должно исключать нашего уважения и внимания к ней. Конечно, судя потому, каким богатством умственных сил и разнообразием ученой деятельности она заявила себя в тридцатых-сороковых годах, можно было бы ожидать от современного состояния её большего, чем сколько она дает. Однако же её скудость есть скудость относительная. Её скудость была бы нашим богатством, если бы русские богословы столько же и с такими же достоинствами писали, сколько и как пишут немцы. Поэтому, литература эта во всяком случае для нас поучительна. И нельзя сказать, чтобы мы ею пренебрегали, напротив, мы очень внимательны к ней. Если церковные историки русские читают что, так это книги немецкие. Об этом может красноречивее всяких слов сказать любой серьезный труд по церковной истории в России. Значение церковно-исторической науки немецкой признается всеми, и нередко в литературе можно встречать прямые заявления в этом смысле. Например, профессор протоиерей Иванцов на первых лекциях в Московском Университете говорил своим слушателям при первом же ознакомлении с ними: «нет сомнения в том, что многие замечательные труды и успехи западного христианства в развитии христианской науки, христианского искусства, имеют большее значение не для одного запада, а для всего христианского мира, и для нас, восточных христиан». «Нередко в самых своеобразных и весьма далеко расходящихся (?) с истинным христианством системах и исследованиях западных мыслителей и ученых мы находим указание пути к разъяснению какой-нибудь глубочайшей христианской истины или важнейшего церковно-исторического факта». «Мы можем пользоваться богатейшими материалами и пособиями для разъяснения церковной истории, не подчиняясь односторонностям западных вероисповедных воззрений». «Нам остается правильно пользоваться их трудами, прибавляя к ним возможное по нашим силам. У нас по церковной истории не сделано и десятой части того, что сделано на западе»[646]. Другой ученый, профессор церковной истории в Киевской Духовной Академии, г. Ковальницкий (теперь архиепископ Казанский Димитрий), еще яснее выставляя значение для русской науки именно немецкой богословской литературы, ждет от возможного сближения России с Германией в науке очень богатых плодов для будущего обеих стран, — для нас, впрочем, имеет интерес только первая его мысль. Он говорит: «тогда (в древности) делали историю христианства две главные национальные силы — Латинский запад и Греческий восток. Ныне выступают Славяно-русский восток и Германский запад. Только Восток и Запад теперь поменялись ролью: гений переместился на Запад, а авторитет на Восток. Глубокомыслие, способность и любовь к работе в сферах теоретических, религиозно-богословская производительность народа-философа роднит его с греками. А практический такт России, её здравый смысл, устойчивость в принятой истине напоминают Рим (т. е. древний), с его, конечно, лучшей стороны. Взаимодействие России и Германии дало бы великие плоды для церкви в будущем. Прекрасно заметил наш мирянин-богослов, обращаясь в письме к Деллингеру: «у нас истина, начало жизни, у вас наука, но нет духа жизни: в воссоединении обретем мы полную жизнь духа и полное творчество истины»[647]. Германия, её наука даст нам то, чего нет у нас, поможет нашему религиозно-научному недомыслию, — такова мысль цитированного автора.

Итак, что же мешает нам питаться и воспитываться на богословской науке западной, богатеть и духовно крепнуть мудростью этой науки, пусть хотя бы то была наука церковно-историческая, о которой у нас речь? Мешает, по-видимому, назойливый вопрос: каким образом устроить дело так, чтобы западная немецкая наука, принося всю меру пользы нам, в то же время не отклоняла нас от наших церковных воззрений, — какие вообще должны быть приняты меры осторожности на этот случай и насколько нужны они? Не знаем, брал ли кто-либо на себя решение этого вопроса в большей или меньшей полноте, но знаем, что церковные историки наши, русские, всегда встречаются с этим вопросом и при случае стараются дать разрешение его. Однако же, нельзя сказать, чтобы это решение было хоть сколько-нибудь удовлетворительно. На этот вопрос наталкивался наш знаменитый ученый А. В. Горский в своих лекциях. Но потребность решения вопроса не родила у него соответствующего ответа. «В каком отношении поставляет нас православие к трудам церковно-историческим других вероисповеданий?» — спрашивал он себя и отвечал: «будем следовать правилу апостольскому: вся искушающе, добрая держите». Ответ, конечно, верный, но уж слишком растяжимый. Но затем он прибавлял: «искушающе, т. е. обращаясь к первоначальным источникам»[648]. Ответ более прямой, но и этот дает мало определенного: справок с первоисточником, как средства определить, верно ли написано данное сочинение, требует не только книга инославная, например, немецкая, но и русская, если только мы хотим извлечь из неё действительную пользу для своих личных работ. С своей стороны проф. прот. Иванцов просто рекомендует «правильно пользоваться трудами западных, католических и протестантских ученых, не подчиняться односторонностям западных вероисповедных воззрений»[649], не вдаваясь однако же в подробности по вопросу. По-видимому, обстоятельнее хочет обсудить этот вопрос проф. церковной истории в Казанском Университете Добротворский (†). Он