Читать книгу "Хитрец. Игра на Короля - Дана Юмашева"

Месье Гесе всякий раз выступал против солнца и загара, норовивших сделать прекрасное лицо жены сразу на три тона темнее. Возразил он и на этот раз.

– Сначала ты берешь меня замуж, лишая возможности жить, как мне вздумается, а потом и вовсе докучаешь с бесконечным сводом правил! Что ждет меня в будущем, мансурская паранджа? – притворно возмутилась мадам Гесе, опуская тем не менее со шляпки тонкую серую вуаль.

– Ну, делай как знаешь, – отозвался Форентан и тут же изобразил страшно испуганное лицо и обратился к сыну, словно ища у него защиты: – Но мы же будем любить матушку всякой, верно, Ногаре? Даже старой и некрасивой?

– Да! – радостно прозвенел звонкий детский голосок.

– А как мы любим матушку? – заботливо осведомился месье Гесе.

– Вот так! – вновь отозвался Ногаре, и маленькие ладошки крепко обняли большую отцовскую руку.

– Не весть как сильно! – огорчился Гесе-отец.

Здесь у ребенка случился приступ паники, а у жены – смеха.

– Тогда… тогда вот так! – отчаянно выпалил Ногаре. Он еще сильнее сжал отцовскую руку, казавшуюся ему огромной великаньей лапищей.

– Эх, чертенок! – усмехнулся Форентан: все невеликие усилия сына казались ему презабавнейшими.

Меж тем в полную силу разгорелся день. Поэтому супруги Гесе, лишь мельком заглянув в прохладный лес, продолжали свой путь через залитое солнцем поле. Пару раз они задерживались, чтобы мадам Гесе могла сорвать приглянувшиеся ей маттиолу или аконит и добавить их в свою бутоньерку. Чуть погодя Кевюр покусилась на воротник супруга и даже выбрала для него иммортель, но Форентан, рассмеявшись, пустил лошадь рысью.

Но вскоре они и вовсе окунулись в цветочное море. Остановившись, они стащили с навьюченного жеребца покрывало и корзинку с едой и собрали на стол нехитрые припасы. А после, сытые и разомлевшие, лежали и целовались, пока им не пришлось вытаскивать шустрого малыша, заоравшего благим матом, из муравейника.

К трем часам дня, неохотно снявшись с места, они двинулись дальше. Кто бы захотел возвращаться назад, к будничности с ее мелкими, саднящими трудностями? Впереди расстилалось бесконечное, стрекочущее кузнечиками и шумевшее ветром поле. Невспаханная нива пестрела разноярким буйным цветом и укачала ребенка на руках Форентана в сладостный дневной сон. Она шептала пьянящим травным ароматом. Была похожа на райский сад. Подходила для мирных конных прогулок.

И была враждебна к оголтелым скачкам.

Но именно на этом поле 18 июня 884 года случилось ужасное.

Ровно в пятнадцать минут пятого лошадь Форентана Гесе обезумела. Спокойная, самая спокойная из всех и потому подходящая для прогулок с ребенком, лошадь вдруг испугалась. Будто заприметив брошенную под копыта змею, та громко заржала и привстала на дыбы – и месье Гесе еле удержал себя и ребенка, проснувшегося от резкого толчка.

Опустившись на ноги, лошадь понесла.

– Стой! Стой! – закричал Форентан и резко потянул поводья на себя.

Но животное не слушалось.

Наездник вновь и вновь тянул поводья, удерживая плачущего сына, – все было тщетно: лошадь будто околдовали. Любая попытка остановить ее оборачивалась Форентану в убыток.

– Не слушается! – что есть силы крикнул Двоеликий отставшей жене. «Что-то здесь не так, что-то слишком не так!» – думал он, перемежая мысли ругательствами такого рода, что кобыла, понимай та человеческую речь, тут же остановилась бы и умерла со стыда.

Но лошадь упрямо неслась вперед.

– Мама! – завизжал ребенок и принялся оглушительно рыдать.

Издалека доносился испуганный голос Кевюр, звавшей по имени мужа и сына. Но как бы она ни пришпоривала коня, мадам Гесе безнадежно отстала: разве можно нагнать обезумевшую кобылу, чья агония, будто магические чары, придала животному невиданную прыть?

Лошадь с двумя седоками все мчалась и мчалась вперед, ежесекундно набирала скорость. Два мощных передних копыта сминали прекрасные полевые цветы, два задних выкидывали из-под себя ошметки земли. Поле, раньше тянувшееся благодатной равниной, становилось теперь рискованно неровным – и кобылу несло на самые опасные бугры.

– Остановись, Кевюр! – отчаянно крикнул супруге Форентан; даже попав в передрягу сам, он пытался предостеречь любимую жену от опасности.

Это было последнее, что он сказал ей при жизни. Ибо в ту же секунду его взбесившаяся кобыла попала копытом в яму и, переломав передние ноги, с громким ржанием полетела на землю.

В падении Двоеликий попытался вытолкнуть из-под себя сына, но мгновение оказалось слишком коротким, чтобы он успел это сделать. Поводья, которые он держал в руках, обвились, будто по воле злого рока, вокруг левой кисти. Форентану понадобилась доля секунды, чтобы выпутать ее, но и эта заминка оказалась фатальной. В последний момент испуганный ребенок сам выскользнул из седла, но вместо того, чтобы с подачи отцовской руки быть отброшенным в сторону, упал прямо под бок животного.

Форентан и сам полетел на землю вслед за сыном. Он сломал ребра и шею – и тут же потерял сознание.

У трехлетнего Ногаре шансов не оставалось.

Спокойствие нежно цветущего поля пронзил громкий женский крик.

Кевюр все видела.

Не веря своим глазам, не веря умолкнувшим голосам родных, она перевела свою лошадь на аллюр. Затем остановила ее и спрыгнула; верный жеребец – верный настолько, что был безразличен даже к произошедшей рядом трагедии, – был готов спокойно ждать хозяйку. Но мадам Гесе могла позабыть о спокойствии на ближайший десяток лет. На трясущихся ногах она подошла ближе… окликнула Форентана и Ногаре один раз, другой… но никто из них не ответил. Она окликнула их в третий раз – и только теперь поняла, что ничем не могла им помочь. Они оба не дышали; изо рта ребенка тонкой струйкой стекала кровь.

Смерть.

Не отдавая себе отчета, женщина выхватила из-за пояса охотничий нож – и, упав на колени, вонзила его в шею лежащей на боку и заходившейся громким ржанием лошади Двоеликого. Вонзила с замахом, быстро, вонзила три раза – по одному на каждый год жизни Ногаре. Когда лезвие обрушилось на кобылу в четвертый раз, женщина, не вынимая, потянула его вниз – и оно вспороло животному шею.

А затем вмиг ослабевшие пальцы разомкнулись.

Молодая женщина, ныне вдова и мать мертвого ребенка, поднялась и попятилась. В безмолвии она поставила ногу в стремя, перекинула другую и, упав на седло, тронулась – и ее волосы тут же раскидались по ветру: ведь шляпка с вуалью, сорвавшаяся с головы пару минут назад, осталась где-то позади.

В лицо, по которому катились крупные слезы, ударялся жаркий поток воздуха. Рыдания и ветер не позволяли даже вздохнуть: Кевюр задыхалась. Скоро она выехала на тракт; дорога, почти не виляя, тянулась вперед. Молодая женщина все сильнее пришпоривала лошадь. Должно быть, так выглядит новая жизнь – стремглав нестись к горизонту и вести с ним игру, кто кого. Нарастить еще скорости, нагнать горизонт быстрее, чем он убежит, оттолкнуться от края земли… и взлететь в небо.