Читать книгу "Поклонение волхвов - Сухбат Афлатуни"

«Поэтому, папочка, пожалуйста, напиши про эту тетрадь, что с ней делать и чтобы мама разрешила ее мне почитать, хотя бы те места, которые можно до шестнадцати. И, если у тебя есть какие-то письма и документы Николая Триярского, напиши обязательно, это нужно не только мне, но и науке. Еще напиши, пожалуйста, про свою жизнь и про то, как поживают Руслан и Машутка. Как они собираются встретить Новый год? Я хочу написать им поздравительную открытку, и тете Гуле. И в прошлом письме, хотя я просила, ты ничего не написал про гелиотид, как его добывают и обрабатывают, а это очень интересно для общего развития. Я вкладываю в конверт самолет, который нарисовал тебе Павлик. Он очень хочет на нем к тебе прилететь. Каляки в окошках – это я и мама, а он, конечно, впереди у штурвала. А облака и солнышко улыбается – это я ему помогала.

Крепко тебя целую.

Твоя дочь Варя Триярская».

Он знал, что мать писала воспоминания. Незадолго до ее смерти он видел тетрадь. Ему не показывала, сидела ночью у них на кухне. Проходя, слышал скрип пера, ее кашель. Иногда доносилась непонятная речь. Сама с собой мать разговаривала по-японски.

О петрашевце Триярском он не знал почти ничего. Никаких документов. Если что и было, осталось у отца, отец остался в Китае. От отца пришло несколько писем. Он их даже не видел, мать сразу уничтожала. Он узнал об этом позже, уже учась в Ташкенте. Мать курила у окна, он спросил ее. «Я не пыталась оградить тебя от твоего отца. – Она четко проговаривала каждое слово. – Я пыталась оградить тебя от мракобесия». Через неделю он пришел к ней, поблескивая крестиком, до этого не носил.

О Николае Триярском рассказал ему отчим. Иногда Алексей Романович, вечно уставший, прокуренный, вдруг замечал пасынка и брал его гулять. Прогулки были долгими и неинтересными. Они молча шли по дороге вдоль пыльных садов. Иногда Алексей Романович срывал веточку и, повертев, бросал в пыль. Только два раза за все эти прогулки что-то рассказывал.

Один раз это было, когда свернули отдохнуть под орешину. Отчим стал вдруг подробно описывать игру серсо. Другой раз темой разговора был выбран родной отец Николая Кирилловича. Николай Кириллович, тогда еще даже не Николя, а просто Колька, хмуро плескал ногами в арыке. Отчим серьезно сказал, что он, Колька, не должен ненавидеть своего отца только потому, что тот эмигрант и носит поповский крест. Что до того, как надеть рясу, Колькин отец был художником. Что в роду Триярских был один революционер, петрашевец, которого тоже звали Николаем. Вот такой случился разговор. Николай Кириллович запомнил его, в тот день его еще укусила оса. А на следующий день они с мальчишками бегали смотреть, как взрывали бывший монастырь. Сквозь оцепление было видно, как повалили облака и колокольня приподнялась в воздух. «Смотри, твой тут…» – сказал в ухо кто-то из ребят, он обернулся и увидел неподалеку Алексея Романовича.

* * *

Николай Кириллович дописывает письмо.

Да-да, пусть пришлют тетрадь. О гелиотиде расскажет в следующий раз. Пусть пишут ему на новый адрес. С наступающим Новым годом, успехов в учебе. Аэроплан Павлика замечателен.

Он складывает письмо, чихает и подходит к окну. Над крышей проплывает самолет. Самолет летит, мотор работает. А в нем Варюха сидит, картошку лопает.

Звук подъезжающих машин.

Николай Кириллович поворачивает голову.

Шаги в подъезде, звонок. «Кто? Да-да, сейчас…» Хотя дверь по рассеянности не закрыта.

– Ассалому алейкум, Николай Кириллович!

– Нет-нет, обувь не надо снимать…

Они проходят коридор и заходят в комнату. Их трое. Одного он уже где-то видел. Впереди – тот, с кем говорил пока только по телефону.

– Дурбек Хашимович. – Гость ловит ладонь Николая Кирилловича и встряхивает. – Можно просто Дурбек-акя.

Идет по комнатам, осматривает, пробует ногтем побелку:

– Довольны в целом условиями?

Николай Кириллович в целом доволен.

– Творите? – подходит к столу, заваленному нотами.

Николай Кириллович утвердительно мычит.

– Это хорошо, – говорит гость. – Мы ждем от вас новых произведений. Пианино привезли?

Николай Кириллович обрисовывает ситуацию и нажимает на несколько неприятных клавиш.

– Ах, шайтаны, – морщится Дурбек-акя. – Аполлоний Степаныч, ваши недочеты.

Серенький человек быстро чиркает в блокноте.

– Вы уже знакомы? Не успели? Наш бывший комсомольский вожак. А теперь мы его бросили на музыку. Товарищ Аполлоний, иди сюда.

Тот сжимает блокнот и улыбается.

Николай Кириллович вспоминает, где его видел. В театре. И на кладбище, с Русланом, затихающие шаги между освещенными слабым солнцем могилами.

– Знакомьтесь, Аполлоний Казадупов.

* * *

Город с желтым куполом,

17 декабря 1972 года по старому стилю

Он сидит в темноте. Над головой висит луч, в луче распускается табачный дым. Он не любит этот дым, хотя сам когда-то баловался. Посетителей предупреждали, что он не одобряет курения. Но для этого гостя сделано исключение. За спиной сопит телохранитель. Состарился на должности, а выгонять жалко. Чуть выше расположился киномеханик со своей машиной. Гость нервно курит и дает комментарии.

– Это старт «Салюта-один». Девятнадцатого апреля прошлого года. Первая в мире долговременная орбитальная станция.

Эти кадры он уже видел. Три, два, один. Ракета превращается в пылающее пятно и исчезает в черной пустоте.

– После вывода на орбиту не открылся отсек с научной аппаратурой. Солнечный телескоп и другие астрофизические приборы. Отсек так и не удалось разблокировать.

– Неудивительно, – шепчет Сухомлинов и трет платком лоб.

– А это уже двадцать третье апреля. «Союз-десять». В центре управления в этот день было… Да, вот я.

На экране появляется более молодое лицо гостя, исчезает. Еще несколько лиц.

– Летели Шаталов, Елисеев, Рукавишников. Они должны были перейти на борт «Салюта». Вначале все шло нормально. Причалили к станции. А потом неполадки в стыковочном узле. Попасть на станцию не смогли. Аппараты пришлось развести.

– Зря слетали? – снова голос Сухомлинова.

– Получается, да. Что-то не то было с этой станцией. Казалось, ребята не все говорят. Хотя в космосе все может случиться.

Да, в их космосе может все случиться. В их мертвой пустоте.

Он пьет содовую воду и смотрит на экран. Подготовка к новому полету. Облака, казахская степь.

– Нужно было что-то делать со станцией. Месяц болталась на орбите просто так. Сверху нас тоже постоянно торопили. Должны были лететь Леонов, Кубасов и Колодин.