Читать книгу "Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты - Макар Бабиков"

В это время головная машина поднялась по уклону дороги и теперь могла по ровному полотну катиться прямо на мост. Противотанковая граната Виктора Соболева разорвалась перед ее капотом. На мгновение задрав нос, она остановилась и загородила собой проезд. Ехавшие в ее кузове японцы тут же начали выскакивать на другую сторону и, укрытые за машиной, убегать в канаву. Из нескольких автоматов наши полоснули по ним. Два-три человека, простроченные очередью, так и повисли на борту кузова.

Разведчики теперь не только на шоссе и у въезда на мост, но по обочинам магистрали и по канавам все более продвигаются к окраинным домам. А оттуда навстречу еще катятся машины. Стоит сплошная стрельба, в разных местах рвутся гранаты. Сейчас большинство своих разведчиков я не вижу, командовать и управлять ими невозможно, каждый действует самостоятельно. В эти минуты все зависит от находчивости, сообразительности и умения бойца. Я что-то кричу, распоряжаюсь, но моих команд не ждут, да едва ли и слышат. И я, как и все, стреляю по бегущим японцам, по машинам, бросаю в кузов одной из них выхваченную из-за пояса «лимонку».

В нескольких местах на дороге возле остановившихся машин наши и японцы сошлись вплотную. Схватка тут рукопашная, стреляют в упор, колотят друг друга чем попало, кто автоматом, кто ножом, кто, схватившись, борется, пытаясь пересилить своего недруга. Это какая-то суматошная драка, она совсем не похожа на классический рукопашный бой, которому нас учили до войны с трехлинейкой…

Все мелькает быстро: с криком, со стрельбой люди бросаются друг на друга, бьются с тем, кто с кем схватился, кто оказался ближе и попался на глаза, не раздумывая и не взвешивая, сильнее он тебя или слабее… Тут самое главное — не пытайся убегать, побежишь — и тебя непременно настигнет какая-нибудь пуля. Японцы не выдержали нашего напора, побежали. Молодой матрос Андрей Будник не осилил японца и упустил его, тот бросился бежать в сторону от дороги, надеясь укрыться в высоких зарослях кукурузы. Командир Будника Бывалов кричит ему:

— Бей из автомата…

Будник вскинул висевший на шее автомат и очередью пришил японца к земле. Но в ту же минуту и сам вскрикнул и упал: может, случайная, а может, и посланная в него пуля не пролетела мимо.

В кузов одной из машин вскочил Костя Ермаков и схватился с замешкавшимся там японцем. Держа в одной руке отобранную у него шашку, другой он пытается вырвать у неприятельского солдата его карабин. Автомат Ермакова болтается у него на шее. Никто ему не помогает, все заняты своим делом: кто отстреливается, кто ползет по канаве, кто бросает вперед гранаты. Бой медленно, метр за метром удаляется от моста все ближе к городским зданиям. Ермакову наконец удалось отнять у японца и карабин, изловчившись, он пальнул ему в грудь из его же ружья, тот рухнул на дно кузова. Выскочив из машины, Костя бежит ко мне. Левая рука его в крови. Оказывается, японец успел-таки во время этой драки раз выстрелить и пробил Ермакову кисть левой руки. Отрядный санинструктор Тярасов затащил Ермакова в канаву и делает ему перевязку.

А кругом все еще свистят пули и слышатся взрывы гранат. Хотя морякам удалось оттеснить японцев несколько вдаль от моста, перестрелка продолжается возле последних машин, вдоль шоссе, по канавам. Японцы отстреливаются из-за каждого укрытия, но удержаться не могут и отходят в город. Со мной на шоссе вблизи моста — лишь несколько человек.

Кто-то из матросов, укрывшись за оградительным бортиком с левой стороны дороги, кричит, что за бетонным угольником у въезда на мост залегли японцы и теперь стреляют в спину тем нашим десантникам, что продвинулись далеко вперед по дороге. А мы остановились совсем рядом и в общем шуме не расслышали этой стрельбы.

Приказал бросить за ограждение несколько гранат. Майоров, Огир и Фетисов бросают туда осколочные. После разрывов стрелять оттуда перестали. Бегу сам посмотреть, кто же был за этим угольником. Только высунулся за кромку, словно прутом хлестнуло по лицу, и я инстинктивно отпрянул назад. Теплая струйка покатилась за воротник. Прикоснулся рукой к щеке — на пальцах осталась кровь.

Подбежал Тярасов, объясняет, что я ранен и меня надо перевязать. Теперь кровь уже заливает левый глаз, и я им не вижу. Успел крикнуть, чтоб подкинули японцам еще фугасок. Присел на асфальт. Костя протирает мне лицо и делает перевязку. Говорит, что рана небольшая, пуля рассекла лишь кожу по виску.

А в это время вдоль шоссе перестрелка не смолкает. Наши постепенно оттеснили японцев метров на шестьсот. Вместе с оставшимися при мне разведчиками решаю бежать по канаве туда, где матросы сошлись с японцами вплотную. На мгновение посмотрел за угольник, из-за которого по нам стреляли. Лежат три убитых японских солдата и раненый офицер, по погонам — поручик. Он-то и стрелял в меня в упор из своего карабина. Я счастливо отделался, а ему осталось жить несколько минут.

Перебегаем шоссе и по канаве, то пригнувшись, то ползком, добираемся до отделения Овчаренко.

Краснофлотцы Фетисов и Дегтярев ползком тянут по канаве на плащ-палатке своего командира Виктора Максимова. Он без сознания. Спрашиваю, где его ранили. Фетисов отвечает, что у самого въезда на мост, в тот момент, когда Максимов фотографировал рукопашную драку Ермакова с японцем в кузове автомашины. (Бойцам Максимова и ему самому вменялось в обязанность фиксировать на фотопленке все важное во время боевой операции.) Откуда-то со стороны поля, видно из зарослей кукурузы, японец угодил Максимову в ногу разрывной пулей.

Архип Фетисов рассказывает о ранении своего командира, а сам с трудом удерживает слезы. За два месяца он успел душой привязаться к Максимову. И сейчас, в бою, Архип все время был поблизости от него — Виктор держал его при себе, напарником. Но когда выбивали японцев из машин, Фетисов увлекся и не заметил, как пуля настигла Виктора. Потому он и терзается сейчас. Круглое лицо его жалостливо вытянулось, губы кривятся в гримасе, как будто он вот-вот заплачет, но брови нахмурены, сошлись у переносицы, а глаза сурово поблескивают. То, что он проглядел командира, не уберег его в бою, Архип тяжело переживает. И не наказания или осуждения друзей страшится он. Душевная жалость к товарищу, обида за свою промашку обливают кровью его сердце. И этот молодой девятнадцатилетний паренек нашел в себе силы не поддаться плаксивому настроению, не убиваться безысходным горем. Сколько я его видел — он старался искупить вину, которую сам за собой признал. То он в последней группе прикрывал отходящих, то бежал впереди тех, кому надо было пробить дорогу через японский заслон для остального отряда, то сам просился у меня в поиск. Все время в деле, все на глазах.

Посылаю связного к командиру отряда вызвать к нам доктора Гончарука, а бойцам приказываю дальше Максимова не тащить, положить тут в низине, быстрее найти Тярасова, чтобы сделать Виктору перевязку. Сами по канаве бежим дальше.

Метрах в двадцати, у раскидистого, ветвистого дерева, между канавой и обочиной дороги, натыкаюсь на убитого десантника. Он опирается на свою полуавтоматическую винтовку, склонившись до земли. Стоял он на коленях, стрелял прямо из канавы, прислонившись спиной к дереву, а не укрывшись за ним. Еще с моста я видел этого солдата: тогда он присел возле дерева и стрелял по японцам вдоль по шоссе.