Читать книгу "Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины - Ольга Игоревна Елисеева"

Подобными таблицами и рекомендациями могли воспользоваться не только хозяева, но и управители, дворецкие, экономки, иногда даже кухарки — те, кто отвечал перед господами за хозяйство в доме. Число грамотных среди дворовых, живших при барах, было заметно выше, чем среди крестьян. Потому и любопытно, чем эти «домоводы» и «домоводки» руководствовались в повседневной работе, от которой зависело частное благополучие их господ.

Отношения со слугами — особая глава в обыденной жизни русского дворянства XVIII века. Мы постарались нащупать тот нерв, который соединял благородное сословие с «подлым», мозг нации с мышечной массой, волю с силой. Не удивительно, что при описании снова возник образ патриархальной семьи. Она вовсе не обязательно была счастливой. Ее нравы нуждались в смягчении. Уродливые стороны крепостного права сочетались с относительным достатком крестьян. В эпоху Екатерины II крепостная система достигла своего пика и в миг абсолютного могущества начала давать первые трещины. Но до ее крушения было еще далеко. «Лет черед 500–600 Россия встанет в один ряд с остальной Европой, — рассуждала на обратном пути в Лондон Кэтрин Вильмот. — А пока не надо торопить время и убирать подпорки, пока растение не окрепло в достаточной мере и не выпрямилось. Какие-либо срочные меры лишь пригнут цветок к земле»[644].

Глава шестая

Свой среди чужих: европейцы в России

Психологический феномен изучения записок иностранцев, в первую очередь европейцев, о России состоит в том, что современный читатель чаще всего внутренне солидаризируется с автором и взирает на своих предков с тем же недоумением, что и путешественник, прибывший из Франции, Италии или Англии. Это происходит не только благодаря обаянию источника, когда исследователь видит прошлое «чужими глазами». Он забывает, что перед ним не оконное стекло, искажающее реальность в минимальной степени, а текст, созданный два века назад представителем иной культуры, которому многое может быть непонятно и неприятно в другой стране.

Однако это лишь половина проблемы. Начав в XVIII веке движение в сторону европеизации, русская культура, несмотря на тяжелые исторические испытания, не останавливалась на этом пути. В сфере оценок и ощущения наш современник куда более «европеец», чем самый образованный представитель дворянской элиты позапрошлого столетия. Поэтому прибывший из Европы путешественник подчас кажется нам «своим» среди «чужих». Мы склонны вместе с ним удивляться отсутствию кроватей в гостиницах или обычаю купчих чернить зубы, не говоря уже о негодовании по поводу наказания слуг плетьми или брезгливого удивления многократными поцелуями в обществе.

Чаще всего при анализе впечатлений заезжего иностранца в пояснениях нуждаются зафиксированные им эпизоды русской жизни, а не позиция автора. Только после должного комментария все встает на свои места и недоумение сменяется пониманием. Однако это ощущение ложно. Позиция странника, попавшего в иную реальность, тоже требует комментария с точки зрения его собственной культуры. Сложность подобной работы окупается ее интересом.

Из всего букета источников, которые помогают сегодня воссоздать повседневную жизнь России времен золотого века Екатерины II, записки иностранцев — мемуары, корреспонденция, донесения дипломатов, памфлетная литература — наиболее богаты фактическим материалом. В них зафиксированы вещи, на которые, по причине их привычности, русские современники просто не обращали внимания. Как пили, здоровались, пользовались косметикой, ходили в баню, делали покупки… Только если отечественные воспоминания далеко отстоят от описываемой эпохи и автор считает, что внукам будет любопытно узнать об ушедших обычаях, в них можно почерпнуть подобную информацию. Записки же иностранцев подают ее с пылу с жару, в реальном времени. Это заставляет ученых пристально всматриваться в данный источник, ища в нем следы далекого прошлого.

«Дороги и дураки»

Знаменитое пушкинское высказывание о двух бедах России — лейтмотив многих сочинений иностранных путешественников. Что до дорог, то они неизменно плохи. Дураки же появляются по мере продвижения и после близкого знакомства оказываются либо не так глупы, как первоначально считалось, либо, напротив, хитры и злонамеренны — смотря по настрою автора.

Нельзя отрицать, что первое знакомство со страной совершается в пути. И здесь пресловутые «русские дороги» играли неблаговидную роль — они заранее подготавливали путешественника к тому, что он въезжает в государство варварское, обширное и лишенное привычного для европейца комфорта. Даже самые доброжелательные мемуаристы отдавали дань возмущения этому национальному бедствию. «Начиная с Риги, — писала Виже-Лебрён, — дороги оказались такими, что невозможно даже вообразить более ужасные; наваленные кучами каменья сотрясали наш экипаж на каждом шагу, а чрезвычайно дурные постоялые дворы не предоставляли никакой возможности для остановки. Так, совершенно без отдыха, толчок за толчком, доехали мы до Санкт-Петербурга»[645]. С художницей согласился бы Казанова, проделавший тот же путь, но за четверть века до нее: «От Копорья до Петербурга нет нигде пристанища; пообедать или переночевать можно только в частном доме, а не на станции»[646].

Постоялые дворы не блистали чистотой, и обслуживание на них оставляло желать лучшего. Если путешественник рассчитывал ехать с минимальным комфортом, то все необходимое — провизию, постель и дрова — приходилось везти с собой. «Обедали собственными припасами, как здесь принято, — сообщала в письме родным Марта Вильмот, — и даже пользовались своими ножами и вилками; у обитателей деревянной хижины, где мы останавливались, брали только воду»[647]. Ей вторил Миранда: «Я запасся вином, хлебом, колбасой и проч., ибо так заведено в этой стране, и уселся в карету»[648].

Станционные служащие вовсе не считали своим долгом обеспечивать проезжих горячим обедом. Эта часть сервиса целиком зависела от доброй воли или желания нажиться, а их проявляли не все. Вспомним хрестоматийные пушкинские строки:

Трактиров нет. В избе холодной Высокопарный, но голодный Для виду прейскурант висит И тщетный дразнит аппетит.

Если в XIX веке прейскурант появился хотя бы для отвода глаз проверяющего начальства, то в XVIII столетии о такой вещи никто не подозревал. Девизом путешественника было: все свое ношу с собой. Даже перину и простыни полагалось везти в багаже.

Особенно раздражало отсутствие кроватей на постоялых дворах и в гостиницах. Если комнату еще можно было снять, то найти ложе считалось необыкновенной удачей. Эта несообразность удивляла иностранцев, но ларчик открывался просто: русское простонародье привыкло спать на печи, на полатях и на лавках вдоль стен. А кому не хватало места, то на полу на постеленных войлоках, перинах и тюфяках. Кровать считалась предметом роскоши из барского обихода и не вошла еще в общее употребление. Поэтому на станциях могли предложить гостю чай в фарфоровой посуде (что по европейским меркам выглядело дорогим удовольствием) и тут же указать место на полу.