Читать книгу "Вакансия - Сергей Малицкий"

– Прости, что потревожил, – заметил Дорожкин, глотнул кофе, вытряс на стол содержимое сумки.

– Куда ты на ночь глядя? – спросила Машка.

– Ванная свободна? – показался в дверях кухни Мещерский. – Тогда я займу!

Дорожкин дождался, когда Мещерский закроет дверь и в душе зашумит вода.

– Приглашен на день рождения.

– Это к дочке директрисы промзоны? – подняла брови Машка. – Ну не теряйся там. Она – выгодная партия!

– Не потеряюсь, – кивнул Дорожкин и проверил пистолет.

– Все так серьезно? – Она усмехнулась.

– Как тебе сказать… – Он открыл папку. На странице не осталось ни одного имени. Посмотрел обложку. Выведенное рукой Кашина его имя оставалось на прежнем месте. – Как тебе сказать… – Дорожкин повторил фразу, открыл духовку, вытащил противень, поставил его на плиту и начал рвать на части папку, ее единственную страницу, обложку. – Мне кажется, что серьезнее не бывает. Но жизнь покажет. Увидим.

– Ты изменился. – Она говорила равнодушно, и от этого Дорожкину казалось, что она говорит то, что думает. – Словно повзрослел. И у тебя глаза блестят. Не плачешь, а они блестят. Странно.

– Если бы ты знала, – Дорожкин чиркнул спичкой, которую отыскал в коробке на вытяжке над плитой, и поджег папку, – как мне хочется не быть странным. И чтобы дома у меня ничего не было странного. Чтобы все было привычным. Как всегда.

– Ты имеешь в виду маленькую зарплату, съемную квартиру, стерву жену вроде меня? – Она зевнула.

– Ну возможны варианты. – Он сунул пистолет в кобуру, проверил запасную обойму, высыпал оставшиеся патроны в карманы куртки, проверил бумажник, убрал в него записку Жени, ее фото с мамой, одну из фотографий Козловой, распечатанный портрет Улановой, подумал и убрал пакетик с набором волосков в карман рубашки, туда, где лежали очки и сложенный квадратиком рапорт Перова. В другом кармане рубашки лежал пакетик от опьянения.

– Кстати, жена-стерва – это… это бодрит, – подмигнул он Машке.

– Подтверждаю, – появился из ванной комнаты с мокрой головой Мещерский. – Стерва в переводе на русский литературный – нормальная самодостаточная женщина.

– Самодостаточных женщин не бывает, – заметила Машка.

– Мужчин тоже, – согласился Мещерский. – Исключая патологии. Ты все?

– Вот. – Дорожкин бросил сумку к стене. – Оставлю у тебя. Если не вернусь…

– Не вернешься? – не понял Мещерский.

– Если задержусь, – поправился Дорожкин. – Если задержусь, пользуйся, как своей. Маш, вот пакет с фотографиями Алены Козловой, передай ее матери.

– Уже не найдется? – сузила она взгляд.

– Не знаю. – Дорожкин на мгновение закрыл глаза. – Но я все еще в деле.

Дорожкин подошел к зданию гостиницы с опозданием на полчаса. Вопрос о том, в каком номере пятого этажа проходит празднество, рассеялся сам собой – яркий огонь сиял сразу во всех окнах. На входе стоял один из околоточных, который, зевая, проверил приглашение, забрал его и распахнул перед Дорожкиным двери. Второй околоточный стоял у лестницы. Он лениво козырнул Дорожкину и предложил оставить оружие.

– Там все без оружия? – спросил Дорожкин, снимая пальто.

– Насчет вас было специальное указание, – околоточный наморщил лоб, – если выкарабкается, то с оружием не пускать. Выкарабкались?

– В процессе, – проговорил Дорожкин.

– Что есть? – вытянулся в струнку перед появившимся из лифта Фим Фимычем околоточный.

– Вот. – Дорожкин с сожалением расстегнул пояс, снял с него кобуру с пистолетом. – И патроны в карманах куртки.

– Ай-ай, – покачал головой карлик, подпрыгнул и словно из воздуха вытащил зеленую палку. Снял с запястья Дорожкина петлю, сдунул с осиновой коры паутину и протянул палку околоточному. – Что же вы, Евгений Константинович, с оружием хотели на праздник пробраться? Мало того что саван отворотный разодрали, так еще и кол наточили? Против кого?

– На всякий случай, – ответил Дорожкин. – Мало ли.

– Пожалуете в лифт? – Карлик был сама любезность.

– Нет уж, – не согласился Дорожкин. – Я пешком. Ноги нужно размять.

– Смотрите там! – Фим Фимыч расхохотался. – Не вздумайте выломать прут из перилл. Не делайте глупостей!

Весь пятый этаж гостиницы представлял собой огромный зал. Справа и слева тянулись колонны, которые превращали края зала в длинные и уютные коридоры с диванчиками, креслами, шторами и мягкими светильниками, а центр сиял дорогим паркетом, роскошными люстрами и длинным, богато накрытым столом, который в общем пространстве если и не терялся, то уж точно казался скромнее и меньше самого себя раза в два или три. Вероятно, за стол еще не садились, гости прохаживались по залу, переговаривались друг с другом, но с лестницы, которая вывела Дорожкина в зал на противоположном его конце, он даже не мог разглядеть лиц. Из невидимых динамиков лилась музыка, насколько Дорожкин был сведущ в классической музыке, звучал Двадцать первый концерт для фортепиано Моцарта. Далекие фигуры двигались плавно и неторопливо. Женщины были одеты в длинные платья, мужчины в костюмы, но, слава богу, не в смокинги. Впрочем, какая разница?

– Евгений Константинович, – выбрался из лифта Фим Фимыч, – будьте как дома. Проходите. Или Моцарт не располагает? Что бы вы хотели услышать?

– Реквием бы вполне устроил, – отозвался Дорожкин. – Того же автора. Для всех присутствующих.

– Ну это вы в горячке так строги, – хмыкнул карлик и резво потопал вперед. – Да не стойте вы. Праздник сегодня, понимаете? Лерочке двадцать пять. Какой еще, в сущности, ребенок.

Музыка продолжала звучать, и Дорожкин тоже двинулся вперед. Он пытался ступать мягко, но набойки на ботинках звучали помимо его воли, и чем ближе он подходил к столу, тем все большее количество гостей обращали на него внимание. У стола к Дорожкину подошел Ромашкин.

– Привет, сумасшедший! – Он смотрел на Дорожкина с прищуром, в котором развязность смешивалась с удивлением. – Твое место с этого торца стола.

– Меня ждали? – удивился Дорожкин.

– Ты приглашен, значит, ждали, – не понял вопроса Ромашкин.

– Почетное место? – усмехнулся Дорожкин.

– Куда уж почетнее! – хмыкнул Ромашкин. – Просто это самое дальнее место от Лерочки. Адольфыч предупредил, чтобы возможные эксцессы происходили подальше от именинницы. У нее тонкая душевная организация.

– Можно было бы накрыть мне вообще в другом углу зала, – предложил Дорожкин. – Или надеть на меня противогаз. Кстати, почему все такие печальные? Разве сегодня не праздник?

Он осмотрелся. В зале было больше сотни персон, но знакомыми Дорожкин мог назвать не более двух десятков из них. Попыхивали сигаретами у дальнего конца стола Содомский, Быкодоров и Кашин. В стороне от них о чем-то беседовал с важными незнакомцами в дорогих костюмах Адольфыч. Щебетали в кругу ровесниц директриса детского садика Яковлева и помощница Быкодорова читалка Творогова. Там же ухмылялась приемщица «Дома быта» Лариса. Что-то втолковывала у одной из колонн обескураженному Павлику изящная Милочка. У другой колонны уже тасовал карточную колоду под зорким взглядом Фим Фимыча Никодимыч. Со строгой, прямой спиной сидела посередине одной из сторон стола Марфа Шепелева. Рядом с ней полулежал на стуле мертвецки пьяный Неретин. Немного ближе прочих к Дорожкину переминались с ноги на ногу Угур Кара, Тюрин, Урнов из гробовой мастерской и крутящий во все стороны головой рыжебородый книжник Гена. У колонны за их спинами замерла Нина Козлова.