Читать книгу "Искушение Тьюринга - Давид Лагеркранц"

Тьюринг вспоминал, что чувствовал себя «беспомощным калекой». 23 января он принял участие в какой-то радиопередаче, но остался недоволен своим выступлением. Вернувшись на Эдлингтон-роуд, профессор обнаружил, что в его доме кто-то побывал. Тьюринга охватило смутное чувство, будто ему угрожают.

Собственно, сама кража мало занимала полицию, как и говорил Кенни Андерсон. Пропало всего ничего – несколько перочинных ножей, пара брюк, твидовая рубашка, компас да початая бутылка шерри. Профессора больше мучило то, что в его доме кто-то побывал. Именно это чувство, став невыносимым, и толкнуло его на роковую ошибку. Тьюринг написал заявление в полицию. В конце концов, преступники тоже имеют право на защиту закона. Как мог он совершить такую глупость? Это оставалось для Корелла загадкой. За початую бутылку шерри профессор очертя голову бросился в атаку. За пару штанов подставил врагу обнаженное горло. Тьюринг исполнился решимости отстоять свои права. В то же время его природная робость никуда не делась.

Второго февраля он снова впустил Мюррея в свой дом, и они повздорили. Свидание обернулось нешуточной ссорой, и в душу математика закрались подозрения.

Буря надвигалась. Любовники выпили и вскоре снова болтали как ни в чем не бывало. Арнольд решил сознаться во всем – не то из желания отомстить, не то ради того, чтобы остаться другом профессора. Так или иначе, он рассказал про Харри и бар. Исповедь завершилась очередным «преступлением против нравственности». Но ночью Тьюринг долго не мог уснуть. На допросе он признался, что «оценил искренность Арнольда», но боялся стать жертвой шантажа. Мистер Мюррей пригрозил заявить на него в полицию.

Тайком, точно вор, математик пробрался в столовую собственного дома. Он взял бокал, из которого пил Мюррей, чтобы сличить оставшиеся на нем отпечатки пальцев с теми, что были обнаружены в доме после кражи.

На следующий день во время прогулки профессор попросил Арнольда подождать его на скамейке возле полицейского участка, а сам тем временем отправился к констеблю Брауну – низенькому, подвижному человечку с водянистыми глазами, чьи рапорты изобиловали несуразностями и грамматическими ошибками. В частности, Браун дважды употребил местоимение «она», имея в виду Алана Тьюринга. Но эта опечатка – не самое удивительное в его рапорте.

В заявлении Алан Тьюринг ни словом не помянул Мюррея. Зато ввел в свою историю некоего торговца вразнос, продававшего непонятно что. Этот-то коробейник – ни имени, ни примет которого Тьюринг, естественно, так и не смог вспомнить – якобы и сообщил математику, что знает, кто вломился в его дом.

Разумеется, о том, откуда торговцу вразнос стало это известно, также не сообщалось. Ложь возымела действие, противоположное ожидаемому. Попросту говоря, Тьюринг подставился.

Что касается Харри, это был заурядный бандит. Он сидел в тюрьме в Манчестере за какое-то другое преступление, а теперь ему поручили ограбление дома на Эдлингтон-роуд. Предположить, что этот тип сотрудничал с полицией, было вполне логично.

«Мой приятель Арнольд занимался непристойностями с этим мужчиной», – заявил Харри Грин на допросе.

Само по себе это ничего не значило. Каких только оговоров не слышал на допросах Корелл от людей с криминальным прошлым. Как правило, подобные показания не имели значимых последствий. Особенно если объектом навета являлось лицо с более высоким социальным статусом.

Случай Тьюринга и в этом отношении стал исключением. Двое коллег из Манчестера, Уиллс и Риммер, ознакомившись с заявлением Тьюринга, усмотрели в нем ложь и решили идти в атаку.

4 февраля 1952 года они навестили профессора дома, якобы чтобы поговорить о подробностях кражи, но чуть ли не с порога принялись угрожать. Корелл относился скептически к лобовым атакам и очным ставкам, но на этот раз эта стратегия себя оправдала. В конце концов, подозреваемый был не какой-нибудь заурядный уголовник. От таких Тьюринг отличался в том числе и повышенной уязвимостью. Возможно, он и не подозревал о том, что за ним охотится полиция.

Тьюринг стал жертвой преступления, написал заявление, а потом явился в участок с новой информацией по делу. Мог ли ученый предположить, чем это для него обернется?

«Нам все известно», – заявил инспектор Уиллс.

Этого оказалось достаточно, чтобы вывести Тьюринга из равновесия.

Пересказывая в очередной раз свою историю, профессор совсем запутался. Он плутал вокруг да около, старательно обходя самые важные для полиции детали. Торговец вразнос так и остался бесплотным призраком.

«У нас есть основания подозревать вас во лжи», – констатировал Уиллс. Момент истины неумолимо на-двигался. Корелл представлял себе, как Тьюринг топчется в нерешительности, высматривая обходные пути и готовый ухватиться за первую попавшуюся соломинку. Возможно, он решил, что признание принесет ему облегчение. В таком случае Тьюринг совершил еще одну роковую ошибку.

Полицейские предвкушали победу и не желали ничего другого, кроме как упрятать беднягу за решетку. Их триумф означал падение Тьюринга.

Корелл пытался угадать его логику. «Я не могу лгать. Я человек с положением…» Никто не мог осудить его без признания им собственной вины.

Наконец, эта его коронная фраза: «У нас с Арнольдом Мюрреем был общий бизнес».

И, как будто всего сказанного было недостаточно, взял ручку и в присутствии полицейских настрочил признание на пяти страницах.

Он точно не осознавал серьезности ситуации. Не понимал, что кража со взломом больше ничего не значит. И полагал – на голубом глазу, – что полицию больше занимают его душевные терзания, нежели само сексуальное преступление.

Похоже, профессора волновали прежде всего вопросы теоретической морали. «Должен ли человек защищаться, если тем самым подставляет под удар другого? – спрашивал он в своем признании. – Насколько верно, что мы подвергаем себя опасности, помогая тем, кто слабее нас?»

Между тем его собственное преступление грозило Тьюрингу двумя годами тюрьмы. Все остальное было для полиции не более чем досужие бредни, никакого отношения к расследованию не имеющие.

Алану Тьюрингу не помогли, как следовало из материалов дела, ни научные заслуги, ни высокий социальный статус. Скорее наоборот. На суде он предстал пресыщенным богатым подонком и растлителем юношества.

Но потребовалось время, чтобы все это дошло до математика.

После признания Тьюринг несколько успокоился. Такой известный правдоруб, как инспектор Риммер, характеризовал его в рапорте как «человека чести» – такую пометку он оставил на полях, не пояснив, что имеет в виду. Вероятно, инспектора тронула искренность ученого или его неуместное великодушие.

Вообще, поведение математика во время следствия отличалось крайней непредсказуемостью и нелогичностью. Тьюринг то нервничал, то казался выше всей этой суеты и мельтешения. Однажды он пригласил полицейских на бокал вина, словно те были его близкими друзьями. В другой раз попытался объяснить им что-то из области математики.