Читать книгу "Дом сестер - Шарлотта Линк"

Сидя за письменным столом, я смотрю на простирающиеся за окном голые поля верховых болот, над которыми завывает ледяной декабрьский ветер. Небо сплошь затянуто плотными серыми облаками. Говорят, что на Рождество выпадет снег, но вряд ли кто-то знает это наверняка. Здесь, в горах Йоркшира, никто никогда не может сказать, чего ждать. Все живут надеждой, что ситуация улучшится, и иногда эта надежда подвергается суровому испытанию — особенно весной, когда зима никак не хочет прощаться, как назойливый гость, который упорно топчется в прихожей, вместо того чтобы наконец сделать шаг к двери. Пронзительные крики голодных птиц разрезают воздух, и холодный дождь бьет путнику в лицо, если он, укутавшись, бредет по илистой дороге, тая в себе воспоминания о солнце и тепле, как о бесценном сокровище.

Сейчас, в декабре, мы по меньшей мере живем ожиданиями Рождества. Не то чтобы Рождество слишком много значило для меня, но оно является маленьким проблеском в кромешной тьме. Раньше я любила этот праздник, но тогда это был дом, полный людей, голосов, смеха и споров. Повсюду были рождественские украшения, целую неделю что-то пекли и варили, устраивались праздничные вечеринки и торжественные обеды. Никто не мог организовать праздник так, как моя мать. Я думаю, именно вместе с ее смертью исчезла и моя радость от рождественских праздников.

Лора, старая добрая Лора, моя последняя подруга, старается, чтобы все выглядело как можно красивее. Перед этим я слышала, как она несла с чердака коробки с рождественскими украшениями. Лора включает внизу проигрыватель, и вот уже звучат рождественские песни, и она старательно развешивает над каминами елочные гирлянды. По крайней мере, она чувствует себя занятой.

Ее отличает трогательная привязанность ко мне и к дому, но порой она действует мне на нервы, когда семенит за мной, как маленькая собачонка, пытливо вылупив на меня свои дитячьи глаза. Лоре 54 года, но на лице сохранилось выражение испуганной девочки. И уже никогда не изменится. Она была еще совсем юной во время войны, когда ей пришлось очень многое пережить, а о лечении психологических травм тогда вряд ли кто-то знал. Была надежда, что пройдет само по себе, но такое случалось не всегда.

Похожей была судьба и моего брата Джорджа. Он, как и Лора, не смог преодолеть тот кошмар в одиночку. Есть такие люди. Они не могут справиться с опустошением, которое судьба произвела в их душах.

За окном постепенно смеркается. В небе кружатся редкие снежинки. Я с нетерпением жду вечера. Сяду у камина, потягивая старый виски, Лора расположится рядом со своим вязанием и, надеюсь, будет в основном молчать. Она очень милая, но не отличается особым интеллектом и сообразительностью. Я всякий раз теряю самообладание, когда Лора рассуждает о политике или о каком-нибудь фильме, который посмотрела по телевизору. Она всегда и во всем посредственна и может лишь бессмысленно повторять то, что другие десятки раз пережевывают. Но ничего не делает для того, чтобы тренировать свой интеллект. Никогда не читает серьезные книги, а ограничивается лишь любовными романами «Миллз энд Бун»[1]. Вздыхает от упоения, всецело отождествляя себя с изображенной на обложке красоткой-героиней в розовом платье в объятиях мускулистого мужчины с темными вьющимися волосами, которая с готовностью подставляет свои пухлые губы для поцелуя. Лора настолько воодушевляется, что в ее чертах на какое-то время даже исчезает выражение страха.

Позже я, может быть, выпью и второй стаканчик виски, пусть даже она потом неодобрительно посмотрит на меня и скажет, что слишком много алкоголя вредно для здоровья. Бог ты мой! Я уже старая женщина. Какое имеет значение, пью я или нет и какое количество?

Кроме того, у меня есть причина для празднования. Но Лоре я ничего об этом не скажу, иначе она начнет причитать. Только что я нацарапала слово «КОНЕЦ» в написанном мною романе и теперь чувствую себя освободившейся от тяжелого груза. Не знаю, сколько времени мне еще осталось, и для меня было невыносимо думать о том, что я могу не успеть. И вот я закончила — и могу теперь совершенно спокойно расслабиться и ждать.

Я написала историю своей жизни. 400 страниц печатного текста. Моя жизнь на бумаге. Точнее, почти моя жизнь. Последние тридцать лет я выпустила, потому что за это время не происходило ничего особенного, а кого интересуют все эти унылые настроения, которые определяют повседневную жизнь старой женщины? Не то чтобы я собиралась кому-то передавать историю, но описывать свою жизнь в преклонном возрасте даже мне самой не доставило бы удовольствия. Честно говоря, я должна была бы рассказать о ревматизме, ухудшающемся зрении, подагре, благодаря которой мои пальцы скрючиваются, напоминая когти, но у меня нет желания это описывать. Ни в чем нельзя перегибать палку, в том числе и в откровенных признаниях.

Я и без того поступила достаточно честно. Ни в одном эпизоде я не утверждала, что вела себя весьма достойно, благородно или смело. Конечно, пару раз я испытывала сильное искушение. Было бы так просто — чуть скорректировать здесь и там, что-то завуалировать… Я могла бы применить нечто вроде вербального фильтра размытия, и все то, о чем я рассказала внятно и жестко, обрело бы расплывчатую форму. Если б я многое опустила или описала иначе, то возникла бы приукрашенная картина и неизбежно другая история. Конечно, можно обмануть себя и переписать собственную историю, но тогда встает вопрос: зачем ее вообще писать?

А можно изложить все правдиво. Правда жестока и иногда причиняет боль, но это все-таки правда. Благодаря ей все обретает смысл. Этого я и придерживалась на каждой странице. Хотя спрашиваю себя: не связан ли тот факт, что я писала о себе, Фрэнсис Грей, не от первого, а от третьего лица, с тем что подсознательно надеялась суметь все же немного сплутовать таким образом. «Я» принуждает к значительно более искреннему анализу, чем «она». Но если это действительно было моим скрытым бесчестным мотивом, то я могу сказать, что в конечном счете не соблазнилась на то, чтобы приукрасить невыгодные для себя эпизоды. Я, конечно, обошлась с фиктивной Фрэнсис в третьем лице безжалостно. И это вызывает во мне приятное чувство мужества и силы.

Я как следует спрячу мои воспоминания. Как бы ни любила меня Лора, она все-таки уничтожит их сразу после моей смерти — настолько боится, что кто-то может узнать определенные вещи. Она не может поступить иначе, и вряд ли кто-то смог бы. Несомненно, самым разумным решением было бы все сжечь, так как не имеет никакого значения, что произойдет в итоге с многочисленными исписанными страницами — истлеют они сами по себе в укромном месте или просто перестанут существовать. Для меня сочинительство в любом случае имеет свою цель: вырабатывает точность. Расплывчатые воспоминания обретают четкие очертания, яркие краски. Я была вынуждена действительно предаться воспоминаниям. И с этим смирилась. С собой, со своей жизнью, с судьбой. Простила людей, но прежде всего самое себя. Это было для меня важной задачей, и я ее решила. И все же…