Читать книгу "Большая книга ужасов – 68 (сборник) - Елена Арсеньева"

– Так-то оно так, – пробормотал Кузьмич, – а все ж портрет не чей-нибудь, а Марфушкин! Значит, должен и он быть таким же вредным, какой она была!

Васька утомленно закатил глаза. Конечно, банника понять можно – от этой ведьмы Марфушки он натерпелся выше крыши. И все-таки что-то настойчиво подсказывало Ваське: нужно подружиться с портретом… ну не подружиться, так хотя бы хорошие отношения установить. Это хоть какой-то шанс выбраться из того ужаса, в который он угодил по милости ведьмы Ульяны и кота-мальчика.

Пусть самый малюсенький, но все-таки шанс!

– Кстати, я давно хотел спросить, – вдруг вспомнил Васька, – а ты не знаешь, откуда вообще этот портрет взялся? Написан масляными красками… как мог оказаться настоящий художник в вашей деревне?

– Художника барин из Нижнего Новгорода привез, – усмехнулся Кузьмич. – Марфушка же красавица была несусветная!

– Да, наверное, – прошептал Васька, вспомнив червонное золото кудрей и зеленый глаз – глубокий, точно омут.

– Красавица, несмотря на то что ведьма, а может, как раз поэтому! – продолжал банник. – Барин наш из-за нее совершенно ума лишился. Хотел Марфушку рядом с собой видеть денно и нощно! Влюбился а нее так, что небось женился бы, кабы не был уже женатым и не имел детей. Тогда он и привез в Змеюкино какого-то знаменитого художника, чтобы тот запечатлел Марфушкину красу на вечное барское любование.

– А кто разрезал портрет пополам? Ведьма Ульяна? – не унимался Васька, любопытство которого разгоралось все сильней.

– Вот чего не знаю, того не ведаю, – пожал плечами Кузьмич. – Это небось уже после того случилось, как Марфушка меня сюда определила на вечное жительство. С тех пор только слухи разные до меня доходили. Мол, Марфушкин сын женился на Ульяне и она потом ведьмой стала на смену умершей свекрови, – а как и что было на самом деле, сказать не могу. Одно знаю: от Марфушки добра не жди!

– И все же я попробую, – решительно сказал Васька. – Конечно, плохо мне придется, если Ульяна застанет около портрета…

– Не бойся, не застанет, – буркнул банник. – Я, так и быть, постерегу. Оно, конечно, мне за банный порог ходу нет, но я в дверях стану, в оба уха слушать буду, в оба глаза глядеть. Как зачую Ульянино приближение, сразу знак подам.

– Какой? – с интересом спросил Васька.

– Ну какой-какой… помнишь, как встретил тебя, когда ты первый раз в мои веники сунулся? Годится такой знак?

Васька вспомнил посвист, вполне достойный Соловья-разбойника, Одихмантьева сына, и засмеялся:

– Еще как годится!

Он был страшно рад, что не один, что кто-то поможет ему! И вот он скатился с банного крылечка об одной ступеньке и, помахав на прощанье Кузьмичу, отправился преодолевать сорняковые джунгли.

За ночь они отнюдь не стали проходимей! Трава подсохла только сверху, а у корней по-прежнему было грязно до ужаса, так что, когда Васька выбрался из огорода во двор, вид у него сделался такой, что он приуныл, оглядев себя. Мало того что промок, – вдобавок весь облеплен травой, мелкими листочками, лепестками, семенами…

Встречают, так сказать, по одежке. Применительно к нему – по шерстке. Кота с такой грязной шерсткой нормальные люди в дом не пустят – вышвырнут пинком!

А впрочем, у портрета ног нет, пинаться ему нечем. Кроме того, в избе, где портрет висит, царит такое ужасающее запустение и такая стоит грязища, что Марфе Ибрагимовне самой стыдиться надо, а не других стыдить.

Подбодрив себя таким образом, Васька вскарабкался на знакомое крылечко и прошмыгнул через сени. Его грязная шерсть аж топорщилась от страха, лапки буквально подкашивались, и, добравшись до двери в комнату, он чуть было не повернул обратно.

Очень может быть, что и повернул бы, кабы дверь сама собой не распахнулась гостеприимно и оживленный старушечий голос не позвал:

– А, снова явился наконец! Добро пожаловать, Васька Тимофеев!

Васька перелез через порог, и дверь за ним захлопнулась, как бы отрезая путь к отступлению.

Портрет старой-престарой ведьмы Марфы Ибрагимовны смотрел на него единственным глазом из-под морщинистого века, а половинка рта, еле видная среди трещин, морщилась в улыбке – как показалось Ваське, довольно приветливой.

– Входи, пока черная тварь где-то витает, – снова раздался голос. – Хоть словцом перемолвимся, а то вишу тут, понимаешь ли, в полном одиночестве и страшенной скуке! Был раньше домовой, и подполянник был, и кикимора коклюшками[4] стучала по ночам… Да только злобная Ульяна всех повыгнала. Ладно, хоть банника Кузьмича не тронула, у которого ты приютился, да ему сюда ходу нет, ему за свой порог выходить не положено…

– А откуда вы знаете, что я у банника приютился? – изумился Васька.

– Да ты на себя посмотри, – хихикнул портрет. – Нешто непонятно, откуда ты по грязи да через травищу выбирался? С огорода, конечно! А в огороде у меня банька стоит, а там известно кто живет – банник!

Васька перестал дышать.

– Да не бойся, – добродушно усмехнулась Марфа Ибрагимовна. – Я тебя Ульяне не выдам. Пускай сама ищет, где ты прячешься. К тому же я рада, что баннику хоть немножко, да повеселей теперь стало. Ведь это же бывший знахарь Кузьмич, мой старинный друг-приятель…

Сладенького ехидства, звучавшего в голосе портрета, Васька вынести не смог!

– Друг-приятель?! – возмущенно вскричал он. – Значит, это вы его банником сделали по дружбе? Ничего себе! Я бы таких друзей и врагу не пожелал! Вы были ведьмой, злой ведьмой…

И тут же прикусил язык.

Как бы Марфа Ибрагимовна не обиделась и не погнала его вон, отказавшись отвечать на вопросы! А еще она, рассердившись, вполне может рассказать Ульяне, где прячется беглый кот-оборотень по имени Васька Тимофеев…

– Зря ты меня коришь! – обиженно крикнул портрет. – У каждого в жизни свое предназначение. Надо ж кому-то и ведьмой быть, не всем в святые подаваться. И солнышко не всегда светит – ночь тоже надобна! На путь свой, роком назначенный, ступив, мы, ведьмы, с него сойти уже не можем, хоть иногда и рады бы. Вот и маемся до смерти, и даже иногда после нее! А тут всякие коты мне в глаза былыми грехами тычут! Ну-ка, пошел отсюда вон сей же миг!

Васька собрал все силы, чтобы не залиться слезами от разочарования. Ну кто его тянул за язык! Хотя как было смолчать, слушая такое наглое вранье?!

Все пропало. А он так надеялся на помощь портрета…

Васька повернулся и убито поплелся к двери, заплетаясь лапкой за лапку, как вдруг Марфа Ибрагимовна сердито воскликнула: