Читать книгу "Призраки вокруг нас. В поисках избавления - Джеймс Холлис"

Некоторые чувствуют себя свободными, чувствуют, как за спиной вырастают крылья, только когда их родители уходят. Другие же после смерти родителей тревожатся, поскольку больше не чувствуют, что у них есть «дом». Роберт Фрост как-то сказал, что дом – это то, куда ты приходишь, и тебя не могут не впустить. А что если такого места больше нет? Что дает нам это огромный внешний мир – чувство свободы или чувство пустоты? Что есть это пустое пространство – «открытость Бытия» (термин Мартина Хайдеггера, 1889–1976) или пустыня, поглощающая бездна? Сможет ли сновидица ступить в лежащий перед ней необъятный мир? Необходим ли был уход матери для этого важного шага, было ли это прелюдией к новой, более полной жизни?

Очевидно, что Селин переживает лиминальный период жизни (limen в переводе с латыни означает «порог»). Но где она окажется, переступив этот порог, в пустынном царстве страха или пространстве свободы и новых возможностей? Или все это – одно и то же место. Неизвестно, как сложится ее дальнейшая жизнь. Мать – важнейшая фигура для каждой девочки. В конце концов мать – это всегда источник, модель, пример для подражания, но как все это отыгрывается в каждом конкретном случае? Недавно одна женщина сказала: «Мне пришлось строить свою модель материнства на руинах дома, который моя мать разрушила своим нарциссизмом».

Оказавшись перед лицом подобных императивов, мы склонны выбирать один из трех путей. Первый путь – принять послание, воспроизвести модель, идентифицироваться с ней все больше и больше по мере того, как она становится бессознательной. Второй и самый распространенный путь – сопротивление. «Я буду какой угодно, только не такой, как моя мать!» – так наше «Я» продолжает определяться образом Другого и не использует собственный скрытый потенциал. Третий путь – всю жизнь думать, как с «этим поступить» и что «с этим делать». Люди, избравшие эту стратегию, живут отрицанием, часто они очень заняты и активны, так как пытаются любым способом отвлечься от этого отрицания. Порой они пытаются излечить себя от действия этого императива, многие при этом становятся психотерапевтами, помогающими людям с подобными трудностями. И не так уж и важно, какой путь был избран, потому что человек в любом случае остается под влиянием модели и продиктованного ей императива, не в силах бороться с их невидимым воздействием на жизнь до тех пор, пока они не будут целиком и полностью осознаны. Как можно говорить о свободном выборе, о свободной воле, когда человеку попросту неизвестно, сколько различных сил так или иначе влияют на него в каждой жизненной ситуации? Именно поэтому Юнг утверждал, что подобные «ядерные» проблемы нам решить не дано, мы можем лишь их перерасти.

Например, важность и значительность фигуры матери может позволить дочери прожить полную и цельную жизнь, если матери в свое время это удалось. Несмотря на все наши ошибки, всю суету и мельтешение, самым главным подарком для ребенка является данная родителями возможность прожить свою, подлинную жизнь. Наглядная положительная модель стимулирует воображение ребенка, дает разрешение действовать и свободно принимать решения. Однако если мать замыкается, отождествляясь с жизнью ребенка или своей ролью, то это навязывает дочке совсем иной императив.

Мать, чрезмерно идентифицирующаяся с материнством, в дочери вызывает такую же сверхидентификацию: либо вынуждает ее жить под девизом «все что угодно, только не это» и игнорировать свои внутренние инстинктивные основы из-за сверхкомпенсации. Дочь может даже начать идентифицироваться с мужскими социальными ролями и ценностями, утратив связь с глубинным «Я». Однако незримое присутствие прошлого обязательно даст о себе знать, помогая или расстраивая планы. Прошлое не есть прошлое.

Аналогичным образом и мальчик получает послание от матери. Какова она – надежная, последовательная, доступная? Если так, то мир будет восприниматься им как нечто устойчивое, идущее навстречу. Мать Юнга была эмоционально неустойчива, и поэтому он писал: «Я помню, что был очень обеспокоен отсутствием матери. С тех пор я всегда чувствовал недоверие, когда кто-нибудь при мне произносил слово „любовь“. Чувство, которое у меня ассоциировалось со словом „женщина“, было чувством естественной незащищенности»[30]. Как такое послание влияет на дальнейшую жизнь мальчика, на его решения и поступки? Как это влияет на его отношение к собственному телу, к своей аффективной жизни, к его связям с миром чувств, духа, вдохновения? Чувствует ли он потребность найти раненую женщину и исцелить ее, как это было в случае многих моих пациентов-мужчин? Или же он будет недоверчив к женщинам, будет пытаться взять над ними контроль, или избегать их, или постоянно пытаться радовать их и делать счастливыми? Он будет непроизвольно и настойчиво пытаться наделить женщину своей жизни чрезмерной силой – не ее внутренней силой, а той, что была передана ей под тяжестью внутреннего имаго. Таким образом, он будет воспроизводить контролирующее поведение, избегающее поведение или уступчивое поведение, слабо осознавая глубинный источник этих императивов. Впоследствии его отношение может перерасти в гнев по отношению к своей партнерше, но причины этого останутся неизвестными, ведь бессознательное, по определению, неведомо. Какие бы модели не отыгрывались в его отношениях с женщинами, он всегда будет чувствовать присутствие этого изначального призрака. Описывая смерть, поэт Уолт Уитмен написал: «Темная Мать, постоянно скользящая рядом, еле ступая»[31].

А что можно сказать об отце?

Когда Юнг подходил к своему отцу-священнослужителю с религиозными вопросами, тот отвечал, что нужно просто «верить», не мудрствуя лукаво. Так Юнг перестал верить в своего отца: «„Отец“, с другой стороны, означало надежность и слабость»[32]. Тяжелый груз получается: «ненадежная» мать и «слабый» отец. Что же человеку делать со всем этим грузом посланий и императивов – становиться психологом, или бухгалтером?

Что каждый из нас чувствует, услышав слово отец? Возможно ли дать ответ, не поддаваясь влиянию истории прожитой жизни? Не находимся ли мы в плену у призраков пережитого опыта, а точнее, истолкований пережитого опыта, ставших де-факто нашей историей?

Кто-то в отличие от Юнга ассоциирует отца с силой, которая может служить как благим, так и дурным целям. Одни ощущает отца как некий источник жизни и созидания, другие – как силу, злоупотребляющую собственным могуществом. Одни мои пациенты описывали отца как могущественного помощника и мудрого наставника, другие – как чудовище, пожирающее собственных детей из-за собственного гнева, неуверенности и инфантильной ревности.

Для самых первых лет нашей жизни отец, возможно, не так важен, поскольку ребенок очень сильно привязан к матери. Но в период от шести до двенадцати лет отец, являясь необходимым третьим звеном, становится мостом из состояния слияния с матерью. Без этого третьего звена ребенок никогда не оторвется от матери. Все мы видели этих детин весом чуть больше центнера, которые машут с экрана рукой, передавая привет «мамочке». А как же отец? Сегодня все больше мальчиков растут без отцов, а значит, они лишены своевременного перехода во взрослую жизнь. Они либо станут жертвой разного рода зависимостей, либо будут искать извращенные формы взросления в среде своих сверстников.