Читать книгу "Сентябрьские розы - Андре Моруа"

Это был юноша лет двадцати двух – двадцати пяти с ангельским лицом, смышленый, напористый. С самого начала разговора он пошел в наступление и заговорил с Фонтеном высокомерным и презрительным тоном:

– Вы помните, месье, Стендаль говорил: «У меня будут читатели и в тысяча восемьсот восьмидесятом году». Вы полагаете, у вас будут читатели в тысяча девятьсот восьмидесятом?

– Какого черта мне это знать? – пробормотал Гийом Фонтен. – Вольтер не поверил бы, что мы сегодня читаем «Кандида», и был бы весьма удивлен, что в театрах уже не играют «Заиру»… Кто мог бы предвидеть судьбу Бодлера?.. Стендаль думал, что с Расином покончено навсегда.

– Возможно, месье, но очевидно, что устаревают произведения, привнесшие в литературу нечто оригинальное. Расин для своего времени был новатором. В тридцатые годы романтики обновляли одновременно и сюжеты, и язык. Сюрреалисты займут свое место в истории литературы. А вы, месье… Вы один из последних оплотов традиции… традиции превосходной и… устаревшей.

Рассказывая Эрве Марсена об этой встрече, Фонтен был встревожен и опечален.

– Однако же, – говорил он, – дерзость этого поколения переходит все границы приличия. Мне следовало бы сказать этому варвару: «Позвольте, друг мой, вы слишком рано меня хороните, к тому же хороните заживо. Вы тоже ничего не можете знать о будущем. Вполне возможно, что мои произведения еще будут читать в те времена, когда вы и ваши боги – колоссы на глиняных ногах – уже будете забыты… Потому что, как бы то ни было, суждение тысяч читателей по всему миру – это в каком-то смысле… э-э… предвосхищение будущего». Разумеется, я ему этого не сказал. Наверное, боялся показаться тщеславным… Впрочем, не так уж он и не прав. Ах, друг мой, каждый день я пытаюсь определить, что́ я теряю, живя в этом однообразном, ограниченном мире. Наша подруга Ванда говорила мне: «Женатый мужчина – это лишь половина мужчины». И не лучшая его половина.

XIII

Неудивительно, что, пребывая в подобном состоянии духа, Фонтен оказал радушный прием одному иностранному посетителю, которому после сотни настойчивых ходатайств известных людей удалось прорваться к нему сквозь все кордоны, установленные Полиной, по-прежнему энергичной и деятельной. Этот Овидий Петреску, несмотря на румынское имя, являлся гражданином Соединенных Штатов. В Нью-Йорке он возглавлял литературное агентство и бюро по организации публичных лекций, и то и другое процветало. Его манера общаться напоминала бурный поток в период половодья. Лавина слов, которая уносила за собой все. Собеседник заранее оказывался побежденным, потому что не мог вставить ни слова. Во время штурма в ход шли любые доводы: патриотические, финансовые, личные. Фонтен был очарован, польщен, закружен в вихре. Овидий Петреску хотел, чтобы «мэтр» согласился выступить с лекциями в Южной Америке и завершить свое турне в Нью-Йорке, Бостоне и Филадельфии. Свой проект он излагал весьма красноречиво, то патетично, то лирически-восторженно, а когда Фонтен отказывался понимать свой «долг», осыпал его упреками:

– Мэтр, вы не знать, что вы есть там! В Бразилия, Аргентина, Чили, Венесуэла месье Фонтен – это есть Бог… Господь Бог!.. Все женщины, они читать ваши романы, они их знать наизусть, вас принимать как господин. А если вы не приехать, мэтр, то кто приехать? Совсем маленький никто, и все думать, что это есть на прекрасный французский язык! Я, Петреску, это не позволить. У меня есть французский воспитание, я говорить французски лучше, чем свой родной язык; я защищать французский во всем мире, и я вам говорить: «Надо подписать!»

– Но, друг мой, я не оратор, не путешественник. Я ничего не знаю об этих странах, я не говорю на их языках. И мне – увы! – необходим рядом врач, который знает меня. Там другой климат, понадобится другое лечение. Если бы я вас послушал, это было бы опасно для меня…

Петреску грустно покачал головой:

– Мэтр, вам не надо сказать: «Если бы я послушал…», ведь в ваше сердце вы уже согласиться. Да-да, в ваше сердце вы уже все подписать. Вы любите своя страна? Вы любите своя слава? Значит, вам надо ехать. Если вы заболеть, я вас буду лечить. Там есть много врачей. Мэтр, нам надо ехать: я уже все устроить, есть зал, есть афиши… ГИЙОМ ФОНТЕН… Женщины, они сойдут с ума, когда прочитать. Женщины, мэтр! Самый красивые, самый нежные в мире… Я совсем не мэтр, но я знать одну…

Фонтен воздел руки к верхним полкам книжного шкафа, где дремали философы.

– А вот этого, – сказал он, – я как раз и не хочу. В моем возрасте мне не нужны приключения, друг мой.

– Не надо приключения!.. Мэтр, вам о-пре-де-лен-но надо приключения. Ваш великая Колетт говорил: «В двадцать лет не соблазняют, а соблазняются». А когда пятьдесят…

– Скоро уже шестьдесят, – вздохнул Фонтен.

Петреску не преминул продемонстрировать лестное для собеседника изумление.

– Это не есть возможно, – произнес он с непобедимой уверенностью.

Фонтену это доставило удовольствие.

Однако он долго не соглашался. Петреску терпеливо приходил вновь и вновь, атаки следовали одна за другой, сминая очередной бастион. Этот румыноамериканец стал в доме почти своим. Алексис говорил с грустной покорностью: «Опять этот месье…» Госпожа Фонтен называла его «Маленький Никто». Фонтен, которого забавляло латинское имя этого гостя, именовал его «Овидиус Назо».[5]Эрве Марсена, которому довелось присутствовать при некоторых беседах Фонтена и Петреску, пытался предостеречь Полину:

– Если вы будете его принимать у себя, мадам, господин Фонтен в конце концов подпишет контракт. Наш Маленький Никто – это природная стихия, за его акцентом не всегда можно распознать ум, но, уверяю вас, он весьма проницателен.

– Но почему бы Гийому и не отправиться проповедовать среди пингвинов? – отвечала она. – Это его развлечет, ну и впоследствии даст ему возможность испытать сладость возвращения в родной дом: «Один из них, тоскуя дома…»[6]

– Один из них? Так вы с ним не поедете?

– Разумеется, нет! – решительно сказала она. – Я только что оправилась после тяжелой болезни, мне нужен долгий отдых… И потом, это путешествие меня совсем не прельщает. Когда-то мне нравилось ездить с Гийомом в Италию, Грецию, в Египет… Но эти новые континенты, где нет прошлого, нет истории…

– Нет прошлого? А инки? А майя?

– Не люблю кровожадных идолов, – ответила она. – Это не мое прошлое.

– А вы не боитесь, что, если отпустите господина Фонтена одного, у него там будет слишком много соблазнов? Говорят, местные женщины очень чувственны и нежны. Господин Фонтен будет там «знаменитым иностранцем». Его известность станет приманкой.

Она засмеялась:

– Этого я как раз не боюсь. Недавнее разочарование убедило Гийома, что он не создан для подобных игр. К тому же во всех этих городах он будет совсем недолго. Ни одна женщина не успеет его завоевать, тем более удержать при себе… И потом, даже если бы я и захотела, то не смогла бы отправиться в это путешествие. Теперь, слава богу, я чувствую себя хорошо, но вы знаете, ценой каких усилий, к тому же приходится соблюдать строгий режим… Нет-нет, если Гийом согласится на поездку, я останусь дома, буду разбирать наши архивы, отдохну. После стольких лет активной деятельности мне необходимы одиночество и покой… Через наших нью-йоркских друзей я навела справки об этом Петреску, это порядочный и надежный человек. Так что…