Читать книгу "Давид и Голиаф. Как аутсайдеры побеждают фаворитов - Малкольм Гладуэлл"

Ежегодно художники Франции представляли экспертному жюри два-три лучших своих полотна. Крайним сроком считалось 1 апреля. Художники со всего мира толкали по булыжным мостовым Парижа тележки, нагруженные холстами, направляясь во Дворец промышленности, построенный для Парижской всемирной выставки между Елисейскими Полями и Сеной. На протяжении последующих нескольких недель жюри по очереди голосовало за каждую представленную работу. Если члены жюри находили картину неприемлемой, на ней ставился специальный красный штамп, означавший, что картина забракована. Одобренные картины вывешивались в залах дворца, и на протяжении шести недель, с начала мая, миллион человек заполняли его коридоры, теснясь у работ самых известных мастеров и отпуская язвительные комментарии возле тех, что им не понравились. Лучшие картины награждались медалями. Победители получали поздравления и наблюдали, как растет стоимость их творений. Проигравшие плелись домой и снова принимались за работу.

«В Париже едва ли наберется 15 любителей искусства, которые способны признать художника без одобрения Салона, – однажды заметил Ренуар. – Зато существуют 80 000, которые ничего не купят, если художник не допущен в Салон». Салон держал всех в таком страхе, что Ренуар, пришедший однажды ко дворцу во время заседания жюри, чтобы пораньше выведать результаты, так оробел, что побоялся назвать свое имя и представился другом Ренуара. Другой завсегдатай «Гербуа», Фредерик Базиль, как-то признался: «Я смертельно боюсь отказа». Отвергнутый в 1866 году художник Жюль Хольцапфель застрелился. «Члены жюри отвергли меня, значит, я бездарен, – написал он в предсмертной записке. – Я должен умереть». Для художника во Франции XIX века существование вне Салона было абсолютно немыслимо, и импрессионистов он заботил именно потому, что раз за разом отвергал их работы.

Салону был свойственен консерватизм. «Картины должны были отличаться микроскопической точностью, надлежащим образом “обработаны” и обрамлены, с нужной перспективой и всеми привычными художественными элементами, – пишет искусствовед Сью Роу. – Свет передавал драматизм, темнота придавала значительность. От сюжетно-тематической живописи требовалась не только тщательность исполнения, предполагалось, что она должна служить нравственному воспитанию. День в Салоне походил на вечер в парижской опере: публика ожидала духовного подъема и развлекательности. По большей части присутствующие знали, что им нравится, и рассчитывали увидеть знакомые картины». По словам Роу, медали получали огромные, скрупулезно прорисованные полотна, отображающие сцены из французской истории или мифологии, с лошадьми, или армией, или красивыми женщинами и названиями вроде «Отъезд солдата», «Молодая женщина плачет над письмом» или «Падшая невинность».

Импрессионисты имели совершенно иные представления о сущности искусства. Они изображали повседневную жизнь. Густые мазки. Расплывчатые фигуры. На взгляд жюри Салона и толпящихся посетителей, их работы были дилетантскими, даже шокирующими. В 1865 году Салон, как это ни удивительно, допустил картину Мане «Олимпия», на которой была изображена парижская проститутка. Картина послужила причиной грандиозного скандала. Вокруг нее пришлось даже выставить охрану, которая сдерживала толпу. «Царила атмосфера истерии и даже страха, – пишет историк Росс Кинг. – Одни зрители заходились в “приступах безумного смеха”, в то время как другие, преимущественно женщины, в ужасе отворачивались». В 1868 году Ренуару, Базилю и Моне удалось выставить свои картины на Салоне, однако через три недели их убрали из главного выставочного зала и поместили в dépotoir – кладовку с хламом, маленькую темную комнату в задней части здания, где складировались картины, признанные неудачными. Такой исход был ничем не лучше изначального отказа.

Салон играл роль самой важной художественной выставки в мире. С этим в кафе «Гербуа» не спорил никто. Однако для получения положительного решения Салона требовалось пойти на компромисс: создать такое произведение, которое они сами не сочли бы значительным. К тому же импрессионисты рисковали затеряться в общей массе других аналогичных картин. Стоило ли оно того? Каждый вечер участники группы спорили: следует ли и дальше стучаться в двери Салона или пойти своим путем и устроить собственную выставку? Хотят они стать маленькой рыбкой в большом пруду Салона или большой рыбой в маленьком пруду собственного выбора?

В конце концов, импрессионисты приняли верное решение, благодаря которому их творения сегодня висят во всех крупнейших музеях мира. Но аналогичная дилемма неоднократно возникает в жизни каждого из нас, и зачастую мы делаем не столь мудрый выбор. Перевернутая U-образная кривая напоминает о том, что с определенного момента деньги и ресурсы перестают улучшать нашу жизнь и только ухудшают ее. История импрессионистов вскрывает вторую, параллельную проблему. Мы стремимся попасть в самые лучшие учебные заведения, придавая этому колоссальное значение. Но при этом редко задумываемся (в отличие от импрессионистов), а так ли нам нужны эти престижные заведения? Можно привести множество примеров в качестве положительного ответа, но мало что служит более показательным, чем наши представления о престижности университетов.

2.

Кэролайн Сакс[12]выросла на самой окраине Вашингтонской агломерации. Училась она в нескольких государственных школах. Ее мать была бухгалтером, а отец работал в технической компании. В детстве она пела в церковном хоре, обожала писать рассказы и рисовать. Но по-настоящему ее увлекала только наука.

«Я без устали ползала по траве с увеличительным стеклом и блокнотом, выискивала жуков, а потом их зарисовывала, – рассказывает Сакс, вдумчивая, интеллигентная молодая женщина, которую отличают столь редкие в наше время честность и прямота. – Я просто-таки обожала жуков. И акул. Поэтому какое-то время я хотела стать ветеринаром или ихтиологом. Юджини Кларк была моей героиней, первая женщина-дайвер. Она выросла в Нью-Йорке в семье иммигрантов и поднялась на самую вершину своей профессии, невзирая на все эти “О, вы же женщина, вы не можете спускаться в океан”. Я считаю ее великой личностью. Мой отец встречался с ней и смог добыть ее фотографию с автографом. Как я радовалась. Наука всегда занимала важное место в моей жизни».

В средней школе Сакс училась на отлично. Еще во время учебы она записалась на курс политологии в ближайшем колледже, а также на курс многомерного анализа в местный общинный колледж. Блестяще окончила оба курса и при этом получала высшие оценки по всем выбранным в школе предметам. Выдающиеся успехи она продемонстрировала и на углубленных подготовительных курсах при колледже.

Летом перед последним учебным годом в школе Кэролайн с отцом отправились в марш-бросок по американским университетам. «Думаю, за три дня мы посетили пять учебных заведений, – вспоминает Кэролайн. – Уэслианский университет, Университет Брауна, колледж Провиденс, Бостонский колледж и Йель. Уэслианский университет славный, но очень маленький, Йель, конечно, крут, но я определенно не вписывалась в его атмосферу». Зато Университет Брауна, в городе Провиденс, штат Род-Айленд, покорил сердце девушки. Небольшой, престижный, расположенный на вершине холма и окруженный краснокирпичными зданиями в георгианском и колониальном стиле. Наверное, самый красивый кампус в Соединенных Штатах. Кэролайн подала документы в Браун и в качестве запасного варианта в Мэрилендский университет. Через несколько месяцев пришло письмо. Ее приняли.