Читать книгу "Русалия - Виталий Амутных"

Как тогда слышал Игорь теперь то злосчастное шипение, слышал полоумный вопль Жирослава, — «согрешили мы! Согрешили перед истинным богом, Иисусом Христом!» — и, как будто то происходило прямо сейчас, едкий дым охватывал его ноздри, и горели его корабли, и горело море, и в метании обезумевших звезд кружила взбеленившаяся Мара, расплескивая направо и налево не иссякающий свой огонь смерти…

— М-м… — простонал Игорь и открыл глаза, залитые мглой и огнем той ночи. — Если бы не этот греческий огонь[75]!..

— Что говоришь? — чуть наклонился к Игорю печенег, с тревогой вглядываясь в его лицо.

Князь расправил плечи и широко вздохнул.

— Конечно, — сказал он громко и ясно, — то, что ты уже получил — лишь зачин к тому, что моя дружина хотела бы поднести тебе. Мы жалуем тебе еще два торговых корабля, доверху груженых всем тем, что способна урождать русская земля.

— Но у нас уже ничего… — прошуршал за его спиной шепот Свенельда.

— Да-да, Свенельд, — нисколько не раздумывая продолжал Игорь, — вели прямо сейчас сносить на берег все с двух кораблей Моисея.

Лицо Свенельда помертвело, стеклянные глаза его замерли, уставившись в одну точку прямо перед собой. А Моисея, того так и качнуло в сторону, словно он вновь оказался на палубе, однако на ногах он удержался, и только сдавленное попискиванье стало доноситься с той стороны, где он стоял.

— Вели же! — повторил Игорь.

— Да, князь, иду, — Свенельд склонил красивую голову и тотчас же вышел из юрты.

— Я знал, что ты мудрость большой князь. Я знал это, — уже обычного сощурил глаза Итларь. — Теперь уйти! Мы будем говорить глазом на глаз.

Вмиг юрта опустела. Итларь придвинулся ближе к Игорю.

— Я знаю который мы будем иметь, если будем идти вместе. Я могу сказать только тебе.

— Что же ты знаешь? И откуда? — недоверчиво скривил губы Игорь, относя блеск в глазах печенега к удовольствию от результата выгодно прошедшего торга.

— Когда луна была круглая, я шел к степи. Посредине ночи. Я был один. Я завыл, как волк. Мне отвечал один волк. Я опять выл. Я опять выл. Когда весь их народ ответил мне. Они говорить, что мы будем ломать наших врагов.

И, прикрыв лицо смуглыми жилистыми руками, он зашептал на своем языке певучую скороговорку, в которой бесперечь повторялось имя бога Тейри.

Князь только пожал плечом.

— Сколько твоих всадников пойдет со мной? — спросил он.

Итларь ненадолго задумался, возможно, пытаясь что-то сосчитать.

— Много, — наконец сказал он, — очень много. Ты будешь улыбаться.

Затем русский князь назвал двенадцать человек из числа сыновей печенежского вождя и сыновей верховодов самых многочисленных печенежских родов, которых Игорь собирался взять в заложники до окончания похода, а Итларь со своей стороны определил заложников из русичей, чтобы оставить их в своем становище, — и договор был заключен.

Надо ли говорить, что наступившая ночь была для Игоря непростой, и такой огромной, ибо так много вместилось в нее чувств и мыслей, сколько не передумаешь, не перечувствуешь иной раз и за месяц. Игорю, Свенельду, Искусеви, Вуефасту, Слуде, Игореву племяннику, Явтягу Гунареву, Синько и еще десятку самых именитых русских богатырей было поставлено шесть юрт на плато скалистой береговой кручи, где ветер поживее, чтобы комаров разгонял. Но, хоть комаров в юрту все равно набилось полным-полно, не их ярость была причиной тому, что проворочавшись с боку на бок час или два, князь все-таки поднялся с тростниковой подстилки и вышел вон, под звездный дождь, исчертивший светлыми штрихами печенежское небо.

— Что, князь, не спится? — услыхал он голос Алдана, стоявшего в карауле у самого входа в юрту.

— Да так… — с неохотой отвечал Игорь. — Подышу.

Внизу под кручей на серебряном зеркале Днепра, оправленном ночью, чернела задремавшая стая русских ладей (что-то им приготовила к завтрему горделивая Рось[76]), время от времени перекличка дозорных, чаруя темь, скользила по воде. Слева разбили лагерь Игоревы конники, оттуда по временам доносилось слабое ржание их коней, перекликавшихся с незнакомыми собратьями из печенежского стана. Кое-где виднелся подсвеченный луной дым догоревших костров, его разбивал время от времени налетавший ветер. Еще только сходя на берег, Игорь, конечно же, первым делом попытался определить численность имевшихся в этом становище воинов, число их не слишком обнадеживало. Он знал, что где-то в глубинах этой голодной бескрайней земли есть другие становища других печенежских племен. Но сами они между собой постоянно находились в известном соперничестве, и, хотя Итларь определенно считался верховным князем над всеми суверенными степными шатиями, не могло быть уверенности, что какой-нибудь особенный волчий вой или еще какие причуды не отвлекут их от призывов вождя.

И вновь рядом с князем возник голос. Вот как был поглощен собой Игорь, что на открытом пространстве не заметил, не услышал приближение человека. Голос этот был мягким, вкрадчивым, но чуткое ухо с легкостью распознало бы в той вкрадчивости немало желчи. Он принадлежал Иггивладу, Игореву барду. И хотя Игорю не особенно была симпатична эта модная затея, — непременно держать при себе стихоплета, от которого в сече толку было кот наплакал, но при том съестных припасов он переводил за троих витязей, ну, и время от времени сочинял какие-нибудь глупые льстивые стишки про своего князя. Такого шаромыгу держал при себе и польский король, и болгарский царь, Симеон, то есть Петр, а о цареградских василевсах и говорить не приходится, уж они их там развели… Так что, как-то и неприлично было скудость показать.

— Прости, князь, что нарушаю твои великие помышления… Могу ли я сказать тебе несколько слов?

Присутствие постороннего человека, да еще такого зряшного, вроде бы и в самом деле было вовсе некстати. Но скоморошеский тон его все же заставил князя взглянуть на себя со стороны, — и показалось князю, что выглядит он и впрямь не слишком достойно, гуляющий среди ночи под луной, трепетный, как боязливая девственница.

— Говори, — твердо сказал князь, но вышло у него это как-то напыщенно.

— Я понимаю, что великому воеводе в такую ночь… — начал Иггивлад.

— Говори дальше, — прервал его Игорь.

— Мне тоже не спалось, — продолжил бард, — и я сложил о тебе, великий князь, песню. Но гусли у меня пока поломаны… Я потом починю. Можешь ли ты выслушать пока слова?

Слушать среди ночи стихи этого обалдуя, — тоже было несуразицей изрядной…

— Могу, — сказал князь.

И тот пустился тараторить своим сиповатым голосом: