Читать книгу "Право первой ночи - Лея Болейн"

её честь — трудилась подавальщицей блюд и однажды попалась на глаза граю де’Браммеру. Он решил забрать её невинность. Отъявленный мерзавец, похотливый урод, не видящий границ, — я дёрнула рукой, и второй хрустальный бокал полетел на пол. — Отца жестоко избили, он ничего не смог сделать, а потом всю свою жизнь был зависим от целителей. Наутро Лана вернулась, она едва могла ходить. Вся в синяках и ссадинах, перепуганная сломанная кукла. Постель с моим отцом она не разделила ни разу. Через месяц стало известно, что она ждёт ребёнка.

Лоуренс что-то прохрипел, простонал, но ни одного слова разобрать я на этот раз не смогла.

— Знаешь, почему у граев и альгов так мало бастардов среди нас, альгаллов? Дело вовсе не в их осторожности, а в том, что неодарённые альгаллы не могут выносить детей с магическим даром. Несовместимость. Целители не занимаются этим вопросом, сам понимаешь, такое положение дел устраивает абсолютно всех. Как правило, беременность заканчивается ранним выкидышем. Лане не повезло. Она доносила дитя твоего ублюдка-папаши, но умерла в родах вместе с ребёнком.

Лоуренс замолчал, и я подумала, что всё уже кончено. Но нет — он дышал, тяжело, сдавленно и редко, будто у него были сломаны рёбра. Смотрел на меня, и оценить выражение искажённого мучительным воздействием яда лица я не могла.

— Отец был безутешен. Впрочем, это не помешало ему несколько лет спустя переспать с беженкой из Гурстина, чьего имени он даже узнать не удосужился. И девять месяцев спустя получить подарочек от случайной любовницы — меня.

Моя немудрёная исповедь подходила к концу. Жизнь Лоуренса — тоже. Я чувствовала это.

— Отцу я была не нужна. Скорее, он принял бы ублюдка де’Браммера. Лану он боготворил, а к матери моей ничего не чувствовал, поэтому он не придумал ничего лучше, чем подхватить пищащий свёрток и отнести на порог ближайшей светлой обители. Однако тамошний служитель застукал его на месте преступления, прочитал занудную проповедь об отцовском долге и с позором и порицанием прогнал прочь. Отец ушёл, но от идеи избавиться от нежеланного младенца не отказался, а потому двинулся дальше. Светлая обитель принимать приблудыша не желала, поэтому он добрался до храма Тёмной обители.

Я тихонько фыркнула.

— Да-да, наверное, ты тоже думаешь, что их уничтожили, по большей части так оно и есть, но несколько храмов осталось. О них не болтают, но кому надо, знают, где они находятся. Отец пришёл к тёмным сёстрам, и они приняли его, не браня и не осуждая. Не просто приняли…

Я соскользнула со стула и села на колени прямо на пол, рядом с Лоуренсом. Погладила холодный лоб, на котором выступила чёрная испарина. Коснулась золотой спирали на шее — её уже почти не было видно.

— Он отдал меня им, — прошептала я. — Отдал, как какую-то бесправную вещь — наше кровное родство позволяло совершить эту сделку. Продал мою жизнь, мою свободу, моё будущее в обмен на месть, которую я должна была совершить. Кровная печать тёмных — известно ли тебе, что это такое, светлый грай?

Я сдвинула волосы в сторону и повернулась к Лоуренсу спиной. Под линией роста волос он наверняка мог увидеть знак, до смешного похожий на его: чёрную витую спираль.

— Моя жизнь никогда мне не принадлежала, хотя про дедушку я тебе не врала: я не жила в обители постоянно, примерно треть года я проводила в отцовском доме, и дед был единственным человеком, который любил меня. Но он ничего не знал, и изменить ничего не было возможно. Достигнув восемнадцатилетия, я должна была убить тебя, младшего любимого сына высокого грая де’Браммера, тем самым отомстив за смерть Ланы Хоуп, за надругательство над её телом, её жизнью. Так решил мой отец. Сёстры тёмной обители нанесли этот знак, повернув мою судьбу, задав ей единственное направление. Я исполнила своё предназначение, и сегодня я вернусь в Тёмную обитель, чтобы остаться там навсегда, прислуживая тёмным сёстрам, а ты умрёшь. Только не думай, что меня это радует. Я ненавидела свою жизнь там. Но у меня нет выбора, грай. Эта печать ведёт меня, точно я шарнирная деревянная кукла, чьи руки и ноги насквозь прошиты нитями, привязанными к деревянному кресту. Мне жаль. Ты — сын своего отца, глупо было бы ожидать от тебя благородства, ты раб своей похоти, как и он, но… Зла в тебе нет. Я знаю, я чувствую. Возможно, годы спустя ты стал бы таким же, как он. Этого мы уже никогда не узнаем. Мне жаль, что тебе пришлось отвечать за чужие грехи. Мне тоже пришлось. Отец умер пару месяцев назад, и я не успела сказать ему, как ненавижу его за то, что он выбрал меня слепым орудием своей мести. Лучше бы он бросил колыбель с дочерью гурстинской беженки в реку.

Я наклонилась к лицу Лоуренса, вдыхая ускользающую жизнь. Коснулась губами его губ — они показались мне ледяными.

— Я могла бы убить тебя раньше. Могла бы, грай. Но… я сама захотела испытать всё то, что было сегодня между нами. Может быть, зря. Сёстры тёмной обители не знают мужчин. Мне же хотелось иметь такие воспоминания, хотелось почувствовать себя нормальной. Хотя бы на пару часов. Свободной. Живой. Любимой. Было так легко поверить, что ты можешь полюбить меня, грай…

Мой голос сорвался.

— Спасибо тебе. Мне было хорошо с тобой, грай, хоть ты и не прав. Прощения не прошу. Прощай. Надеюсь… надеюсь тебе тоже было не слишком больно, Лоуренс.

Я попробовала его имя на вкус — в последний раз.

— Прощай, светлый грай.

Он прикрыл глаза, то ли от бессилия, то ли от боли, то ли не желая видеть меня.

Вот теперь точно — всё.

Глава 7. Послевкусие любви и ненависти

Я быстро оделась, кое-как застегнула неудобные застёжки свадебного платья. Только длинные волосы мешались, никакой тесьмы я не обнаружила, а заколки, с помощью которых Бесли делала мне причёску, остались где-то в ванной комнате. Я собрала волосы в кулак и прикрыла глаза, собирая всю свою силу, как учили меня в тёмной обители. А потом дёрнула.

Пучок волос остался в кулаке, словно над ним невидимый убийца взмахнул острым лезвием, я ссыпала их на пол, точно пепел. Теперь пряди моих волнистых чёрных волос едва достигали плеч. Стало немного легче, словно я избавилась не только от этой тяжести.

Время, время подгоняло.

За время моей невольной исповеди умирающему Лоуренсу все свечи погасли, и одновременно стало холоднее. Вместе с