Читать книгу "Зачарованное озеро - Александр Александрович Бушков"

не уважение, а почтение: высотой чуть ли

нс в полтора локтя, шириной почти в локоть, толщиной с широкую мужскую ладонь. Такие книжищи, он помнил, именуются ученым словом «фолиант».

— Вот, извольте! — Владелец привычно раскрыл книгу.

Слева всю страницу занимал портрет. Справа имя автора и название — и вот их-то Тарик не мог прочитать, они были напечатаны красивым и замысловатым букворядом «Барендаль»: старинными буквицами, употреблявшимися сейчас только в ученых книгах, порой целиком на нем напечатанных. Ему учили только студиозусов, но не Школяров, так что для Тарика это выглядело сущей иноземной грамотой. А ведь Чампи эту премудрость самостоятельно одолел за год — силен Стекляшка, надо признать!

По-настоящему растерявшись, Тарик сбивчиво сказал:

— И что же, вся книга... на «Барендале» ?

Владелец понял его моментально:

— О, что вы! Уже очень давно ученые книги перестали печатать исключительно на «Барендале» — чтобы ученая премудрость стала гораздо доступнее для всех, кто владеет грамотой, а не только для узкого кружка. Вот, извольте убедиться.

Он наугад раскрыл книгу примерно на середине, и Тарик с превеликим облегчением увидел прекрасно знакомые буквицы: «Касательно мерзопакостных существ, именуемых болотными упырями, а попросту "болотниками", следует сказать, что...» Дальше он не стал и читать, убедившись, что заполучил искомое. Дядюшка Лакон продолжал:

— Как видите, на следующей странице напечатано нынешним общедоступным букворядом: Огге Галадар, «Трактат о нечистой силе»... Осмелюсь спросить: вы выполняете чье-то поручение — или...

— Нет, мне самому понадобилась эта книга, — сказал Тарик. (А вдруг и насчет книг есть какие-то ограничения по годочкам? Тогда придется поискать обходной путь...)

Нет, не похоже. Дядюшка Лакон смотрел скорее одобрительно:

— Отрадно видеть, что молодые люди интересуются серьезной литературой вопреки распространенному убеждению, будто их привлекают исключительно низкопробные книжонки...

Ясно было, что дело сладилось. Вскоре Тарик вышел из лавки. Он стал беднее на двенадцать серебряных, но нисколечко об этом не жалел.

Повесил на плечо сумку, отяжелевшую так, словно там лежали кирпичи, и зашагал к родной улице, снедаемый нешуточным нетерпением: уж коли Чампи заверил, что это то что нужно, — значит, так оно и есть...

Глава 3

НОВОСТИ РАДОСТНЫЕ, ГРУСТНЫЕ И ЗАСТАВЛЯЮЩИЕ ЗАДУМАТЬСЯ

На Аксамитной его обогнали три большие габары, запряженные парой внушительных битюгов каждая. Передняя везла кучу аккуратно уложенной черепицы цвета церковной, вторая — большие раскладные лестницы и какие-то брусья, на третьей на деревянных скамейках сидели дюжины две Мастеров и Подмастерьев (блях со спины не видно, но это, конечно же, Кровельщики). Небольшой обоз свернул на улицу Серебряного Волка — по всему видно, канцелярия бискупа не теряла времени даром.

Когда он вошел на родную улицу, со скамейки обрадованно вскочил Дальперик, добросовестно несший с утра порученную Тариком стражу, с тоской покосился на дружков, с воплями носившихся поблизости на палках с конскими головами. И прилежно доложил:

— Они только что вернулись, Тарик. Шли рядом, но за ручки не держались. Байли, мне показалось, хмурый был, а эта гаральян-ка — вроде веселая, болтала что-то. Сразу распрощались, у забора не стояли. А зачем понадобилось караулить, Тарик? Ну, ходили себе... Не пойму никак, зачем вы столько времени на девчонок тратите, ходите с ними, ходите, обжимаетесь зачем-то... Ну какая

такая радость с девчонкой обжиматься, когда можно купаться пойти или куда еще?

— Подрастешь — поймешь, — сказал Тарик значительно, отвесив новому Приписному легонький, чисто символический щелбан. — Благодарю за службу, свободен от караула, беги к своим всадникам...

Испустив пронзительный вопль, словно настоящий всадник, погоняющий скакуна, Недоросль подхватил свою прислоненную к забору палку с конской головой и, лихо ее оседлав, помчался вприпрыжку к приятелям. Тарик пошел дальше, приободрившись после известия о хмурости Байли. Впрочем, не стоит спешить — на мальца в таких делах полагаться нельзя: тот пока уверен, что девчонки созданы для того, чтобы за косички их дергать и лягух за шиворот бросать...

Тами он не увидел, только Лютый лежал у забора и, подняв тяжелую голову, проводил Тарика внимательным взглядом — правда, разок стукнул по земле хвостом-прутом, дав понять, что узнал, но особой радости от этого не испытывает.

Возле церкви стало многолюдно. Подмастерья сгружали черепицу и лестницы, а Кровельщики, по обычаю подобных мастеров, смотрели на крышу, качали головами и обменивались непонятными посторонним знаками, степенно показывая всем своим видом, что ремесло они знают превосходно и без подсказок. Двое Архитектов средних лет и не пытались им что-то указывать, беседовали с отцом Михаликом столь же солидно, как Кровельщики, разве что руками не виртуозили. И над порушенной крышей все так же стоял цветок баралейника, не особенно и утративший яркость...

Окна в доме Титора Долговяза были приотворены, оттуда доносилось нестройное бряканье гитариона (не особенно искусный музыкант Титор) и немузыкальное распевание «Ветреной мельничихи», за пение которой во дворе Школариума Титор недавно оставил после уроков на три часа двух соучеников Тарика. Не столь уж непристойная песенка, однако числится запрещенной к распеванию Школярами, — там хватает игривостей: мельничиха и в

самом деле была ветренее некуда, оправдываясь тем, что муж у нее старый и скучный, а она молода и хочет радоваться жизни, пока не увяла. Титору Долговязу, и гадать нечего, сейчас хорошо, и трепка ему предстоит явно не сегодня. Похоже, он единственный обитатель улицы Серебряного Волка, ничегошеньки не знающий о беде с церковью, — а может, и о ночной грозе...

Как ни поспешал Тарик домой, чтобы раскрыть книгу, все же не удержался: остановился у калитки Байли и громко посвистел в четыре пальца условленным образом. Вскоре Байли появился на крыльце, и в самом деле немного мрачноватый. Тарик не стал ничего спрашивать первым: не показал нетерпения, как и полагалось истинному ватажнику.

— Ничего у меня не вышло, Тарик, — грустно сказал Байли. — В зверинце ей очень понравилось, и в кондитерской лавке посидели, у дядюшки Нурмона пирожные знатные, девчонки их обожают, сам знаешь. А вот потом начался тупик. На мост Птицы Инотали не пошла, как я его ни расписывал, новые столичные байсы слушала и посмеивалась, но этак из вежливости. Ну, я стал не особенно прозрачно намекать, что хотел бы с ней подружиться, а потом и прозрачно. Только она засмеялась и сказала с этим своим забавным выговором: «Прости, Байли, ничегошеньки не выйдет. Так случилось, что девичье сердечко очень прочно занято,