Читать книгу "Позывной «Крест» - Константин Стогний"

— Свет грядущего спасения осеняет всех нас, — продолжил батюшка Карп, дождавшись, когда угомонится баба Клава. — Кто-то спросит: «Что есть смерть? Конец ли это? А может быть, начало? И что есть жизнь? Что тогда мы зовем жизнью?» Подобные вопросы тревожат нас в такие моменты, как этот.

Подростки не слушали священника, они, спрятавшись за спинами взрослых, листали электронные страницы на экранах своих смартфонов. Баба Клава, бывшая на фронте полевой медсестрой и повидавшая премного разных смертей — от пули, от разрыва снаряда, от инфекции, гангрены, голода, холода, — слушала батюшку внимательно.

— Вот почему нужно обращаться к Господу, — пояснил священник, — ибо Господь и есть Свет.

Инок Ермолай скользил взглядом по лицу покойника. Оно было воскового цвета, кустились густые брови, сросшиеся на переносице. Голова была седая и кучерявая. Он родился во время войны. В семье было четверо детей, но выжил лишь старший, который подростком мог как-то добывать себе пропитание, и он — самый младший, которого кормила мать. Средние дети умерли от недоедания и болезней. Когда покойный пошел в школу, там его учили, что Сталин — самый хороший человек на свете, а еще Ленин. Портреты того и другого висели везде — в школе, в клубе, в библиотеке, в правлении и в хатах. Но когда покойный окончил школу, оказалось, что Сталин был не такой уж и хороший, однако Ленин оставался по-прежнему как святой. При этом взрослые люди, те, кто сначала прославлял Сталина, а потом хулил, не читали его книг и на самом деле понятия не имели о том, о ком так много говорили.

Покойный был октябренком, потом пионером, затем комсомольцем. Всю жизнь проработал шофером на Пальмирском сахарном заводе. В партию так и не вступил, было жалко отдавать процент от зарплаты на взносы в КПСС. В месяц покойный крал на заводе мешок сахара, а директор — вагон. Так обычно и распределяются в поселке материальные блага. Когда покойный прожил полвека, Украина обрела независимость. А когда вышел на пенсию, то ему объяснили, что Ленин тоже был плохой, а хороший — только Иисус Христос. Ни произведений Ленина, ни Евангелие покойный так и не прочитал. Но принялся ходить в новопостроенную церковь, осенять себя крестным знамением и искренне верить, что символ христианской веры — это крест. А на самом деле это молитва:

«Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И возшедшаго на Небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца. И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящего, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки. Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века».

Во что верят те, кто даже не знает наизусть слов символа веры? Во что верит вдова покойного? Во что верят другие пожилые женщины, пришедшие на отпевание? В крестное знамение? В иконы? В то, что на Крещение надо набрать святой воды, а на Пасху испечь кулич, покрасить яйца и освятить их в церкви? Это суеверие, а не вера. Но попробуй, скажи им об этом, бывшим комсомолкам и коммунисткам, точно так же веровавшим в Ленина и Сталина.

В их головах выстроилась примерно такая схема: Бог-Отец и Святой Дух — это как Маркс и Энгельс. А Богородица — как Ленин. А Иисус Христос — это как Сталин. Соответственно, сатана — это Гитлер…

Инок Ермолай вглядывался в лицо покойного с мыслями о том, что люди не удосуживались прочитать мысли, записанные собственноручно Лениным и Сталиным, но выносили суждения о них. Так что же тогда с мыслями Иисуса, которые он лишь произносил в присутствии апостолов, а те записали их много-много лет позже? Лишь евангелист Матфей был взрослым, когда слушал проповеди Иисуса. Так ли он Его понял? Верно ли запомнил, чтобы дословно воспроизвести спустя двадцать лет? А евангелисты Лука, Марк и племянник Христа Иоанн и вовсе были детьми. Что мы дословно помним из того, что нам в детстве говорили взрослые? Не являются ли эти воспоминания ложными — о том, чего не было? Или, как говорят психологи, «конфабуляцией»?

На поминках скорбящие громыхали ложками, поедая лапшу. Пили водку, не чокаясь. Инок Ермолай тоже для вида поковырялся в кутье — рисовой каше с изюмом. Подумал, что гости не знают даже, почему они едят ложками, а не вилками. Не положено на поминках пользоваться вилками — и все тут. А ведь это самборчанка Марина Мнишек, коронованная как русская царица, привезла в Москву вилки и пользовалась ими в 1605 году на свадебном пиру в московском Кремле, когда выходила замуж за Лжедмитрия I. Вилки на столе шокировали русское боярство и духовенство. Шок этот и сохранился до наших дней в виде запрета вилок на поминках. Каковы бы ни были предрассудки других, вы должны с ними считаться, если хотите иметь влияние на этих людей.

Перестанешь общаться с людьми и уже не можешь начать заново. Отбыв положенное на поминках, инок Ермолай вернулся в свое жилище, но и там ему не было покоя: в соседнем доме большая семья ассирийцев отмечала свой праздник — Шара эд Мар Зая. Из распахнутых окон лилась музыка, которую три тысячи лет назад записал на глиняных табличках неизвестный ассирийский композитор, а в прошлом веке запись расшифровали немецкие исследователи. Величавая мелодия пересекалась пронзительными интонациями, ритм был неспешный.

Не только цыгане и евреи рассеяны по всему миру, ассирийцы тоже живут на всех континентах, тем не менее сохраняя традиции и язык в своих крепких общинах. В открытые окна было видно, как ассирийцы поедали долму, свернутую треугольниками. Хозяйка принесла гирду — рисовую кашу на кислом молоке; курицу, запеченную в шафрановом соусе и оттого оранжевую. Внимание Ермолая привлекло рассыпчатое, медвяно-желтого цвета блюдо, которое он пробовал еще в Мосуле: то была мертоха. Они со Светланой намазывали метроху на лаваш, сворачивали его и так ели. На вкус напоминало подсоленное топленое масло с мукой.

Хозяйка дома увидела, что вернулся сосед в черной рясе, тоже завернула метроху в лаваш, положила на тарелку и пошла угостить православного священнослужителя. Ведь ассирийцы тоже православные христиане, только церковь у них своя — ассирийская, или Церковь Востока.

Инок Ермолай называл соседку хорошим старорусским словом «баламошка». Хоть и ругательное слово, а какое-то доброе. Сейчас уже так не ругаются. Она однажды сожгла в печи внуков мобильник. Думала, что оттуда выходят бесы. И внук действительно излечился и даже научился кататься на велике.

Вернувшись домой, отец Карп счел нужным заглянуть к соседу с вопросом:

— Ты почему так рано ушел с поминок, Ермак?

— Я тебе не приятель, — отозвался инок, — что ж ты продолжаешь звать меня Ермаком?