Читать книгу "Позывной «Крест» - Константин Стогний"

Виктор улыбнулся вместо ответа, потом с чувством вымолвил:

— Даже не знаю, как вас благодарить.

— Увези этот пикап подальше, — подсказал ему сириец.

Лавров открыл пробитую пулей дверцу, устроился на водительском сиденье, поправил зеркало заднего вида. Оглянулся на старика. Тот собирал осколки стекол, вывалившиеся во время перестрелки из фрамуги окна. Халид почувствовал, что на него смотрят, обернулся и махнул Виктору рукой — поезжай, мол. Лавров повернул ключ в замке зажигания. Мягко зарокотал мотор.

Декуманусом в градостроительстве Римской империи называют улицу города, ориентированную с востока на запад. Часть декумануса Пальмиры, непосредственно прилегающая к храму Белла, не сохранилась, там теперь проходит современная дорога, по которой покидал Тадмор пикап «Хонда Риджелайн».

Среди вещей хорвата Виктор заприметил DVD-диск без обложки на коробке. Удерживая руль левой рукой, он правой открыл плоскую пластиковую коробочку, достал блестящий диск и вставил в щель автомагнитолы. Раздались звуки исполняемой на скрипке-гусле мелодии зажигательного танца коло. Гусле звучала очень по-турецки. Две струны пронзительно пищали под смычком из конского волоса. Помимо гусле, мелодию поддерживала гайде, похожая на набор кельтских волынок. Но играющий на гусле был заводилой — этот музыкант разгонял энергию старинного народного танца и мелодии. Получалась очень динамичная и чувственная композиция, сочетающая и струнную музыку, и духовую. Виктору было невдомек, что с этого зажигательного коло близ Цетинского монастыря в Черногории и началась вся кровавая история.

В салоне пахло древностью — раскаленной пустыней, деревней, ночными кострами, глиной, камнями, одиночеством. До Дамаска оставалось 240 километров. 

Глава 17. Вместо эпилога

1

«Каждый нуждается во множестве документов: справка о беременности, регистрационная карточка, разрешение, свидетельство о рождении, медицинская книжка с отметками о прививках, диплом об образовании, членский билет, удостоверение личности, пропуск, характеристика, медицинская страховка, свидетельство о браке, контракт, лицензия, пенсионное удостоверение, завещание, свидетельство о смерти, ну и что там еще? Как будто ничего не забыл», — думал инок Ермолай, стоя позади молодого священника, отпевающего покойника.

У поющего батюшки была взъерошенная светлая шевелюра, вихры которой, сколько ни старайся, невозможно было пригладить, большие томные синие глаза и широкий рот, обрамленный жидкой бороденкой. Во время отпевания он втягивал носом воздух так энергично, что мягкие волоски его усов шевелились, как трава от ветра.

Открытый гроб стоял на двух табуретах в большой горнице. Дом был полон родственников, соседей и близких. Ковровые дорожки, обычно застилавшие полы, покрытые истертым линолеумом и крашеной фанерой, были свернуты. Приходящие попрощаться с покойником не разувались, как обычно, а проходили внутрь в пыльной обуви. Июньская Пальмира была пыльной, гости — в основном старики. Они подходили к вдове и говорили что-то вроде: «Алевтина, прими мои соболезнования! Николай был хорошим человеком…» Вдова в черной косынке мелко кивала, промокнув несуществующие слезы на сухих глазах уголком платочка, и отвечала: «Спасибо, что пришли». Корни ее волос цвета красного дерева покрылись белой пылью дорог. Дороги эти морщинами легли на лицо. И каждый, кого она встречала, замечал: она прошла долгий путь. Своевременно вышла замуж, в положенное время родила, вовремя овдовела. Все, как у людей.

Детишки, насильно притащенные родственниками, одеты были неподобающе: в ярких футболках, модных джинсах, одна отроковица явилась даже с непокрытой головой и в коротком розовом топике, не закрывающем пупка с золотой серьгой. Девушки надели летние наряды. Дедушки рады. Молодой священник, казалось, ничего этого не замечал.

Инок Ермолай смотрел на все это с мрачной обреченностью. Терпение — это борьба. Он так устал за последние пару лет, что ничего уже не хотел. Кроме самого главного: времени. Главного невосполнимого ресурса. Прямо посреди его жизни появилась песчаная воронка. И чем больше он в нее бросал, тем больше осыпались ее края, тем бездоннее она становилась, тем безнадежнее…

Старший сын покойного жил в Золотоноше, недалеко, и приехал с женой. Младший устроился в Черкассах, явился один. Они потихонечку переговаривались, не обращая внимания на песнопения православного священника.

— Мать живет в прошлом веке, — говорил старший, — закинет мобильный в буфет, и не дозвонишься до нее.

— Она все равно недовольна, — отвечал младший. — Дозвонишься или не дозвонишься, она все равно будет недовольна, это неизбежно.

— Звонил ей на Восьмое марта, потом на День Победы, ей безразлично, все ее выводит из себя. Кроме упреков и жалоб на здоровье, больше ничего и не услышишь, — подтвердил старший.

— И что нам делать с ней? — озадачился младший. — Ей же будет не по себе в пустом доме одной.

— Пусть поживет у тебя, — предложил старший и несколько театрально вздохнул.

Младший сын посмотрел на старшего пристальнее, чем обычно, пытаясь понять: он пошутил или вправду предлагает такое? Старший не выдержал и глумливо рассмеялся.

— Ха-ха-ха, — с досадой передразнил его младший.

— Тш-ш-ш, — упрекнула жена старшего обоих.

— Я понял, — кивнул ее муж и снова придал своему лицу скорбно-внемлющее выражение.

Инок Ермолай все это видел и почти все слышал. Его это категорически огорчало, и утешением служила лишь мысль о том, что епитимья, наложенная на него настоятелем монастыря отцом Емельяном, заканчивается. На целый год иерей Емельян отлучил инока от причастия и отослал в поселок Пальмира в Золотоношском районе Черкасской области — служкой ко вчерашнему семинаристу отцу Карпу.

Не выполнил инок Ермолай задания, подвел монастырь: десницу не вернул, подопечная его погибла, сам осквернился убийствами. Не допускают такого к причастию. Ермолай новое послушание принял безропотно: приехал в Пальмиру, занял половину дома, а на второй половине отделанной сайдингом, как коммерческий ларек, пальмирской церквушки-новостроя проживал неженатый священник — настоятель.

На самом деле иерей Емельян спрятал своего инока в украинской Пальмире от событий, развернувшихся на Донбассе. Это инок Ермолай тоже понимал. Страшно проснуться однажды и увидеть, что за окном пустыня, сухой песок просочился в квартиру и жжет ступни. Это ад. А рай — красивый балкон, выходящий в сад. Открытое ночью окно. Тишина. Аромат черемухи и сирени. Лавандовый чай.

— Смерть мы, православные, воспринимаем как светлую печаль, — обратился к пастве молодой отец Карп. — Скорбь наша печальна, но светло искупление. В скорби и печали пребывают родственники усопшего…

Каким бы унылым казался поселок Пальмира, если бы в нем не было продавцов желто-голубых шариков, полосатых дворовых котов и молодого батюшки, по утрам открывающего ставни церковных окон! Чтобы послушать священника, протолкалась поближе древняя старуха баба Клава, горбатая, с клюкой, железными зубами. Она была настоящей фронтовичкой, единственной, кто дожил в Пальмире с Великой Отечественной войны до лета 2015 года.