Читать книгу "Упрямый Галилей - Игорь Дмитриев"

2) несоответствие цензурируемого фрагмента соборным постановлениям, ибо все, что принято соборами, следует рассматривать как утверждения de fide, даже если то, о чем идет речь в соборном декрете, не отражено в библейском тексте;

3) несоответствие цензурируемого фрагмента церковному преданию («consensus universalis Ecclesiae»), которое, согласно тридентским решениям, должно наряду с текстом Священного Писания рассматриваться как источник истины веры;

4) несоответствие цензурируемого утверждения постановлениям Святого престола;

5) несоответствие цензурируемого утверждения единодушному мнению теологов («omnium sacrorum doctorum»)[1078].

В XVII веке легче было, опираясь на буквалистскую трактовку текста Священного Писания, доказать несоответствие гелиоцентризма христианской вере (ибо абсолютная истинность Библии рассматривалась как пункт веры), нежели несоответствие атомистической (точнее, корпускуляристской) теории (и основанной на ней Галилеевой трактовки природы вторичных качеств) евхаристическому догмату, поскольку по последнему вопросу мнения теологов расходились и для обоснования указанного несоответствия требовалась более развернутая и изощренная аргументация («a considerably greater level of conceptual mediation», как выразился Франческо Беретта[1079]). Церковь упорно боролась с атомистическими представлениями, но последние упорно проникали в умы даже, страшно сказать, преподавателей Collegio Romano[1080]. Но история не знает ни одного случая отречения от «евхаристической ереси». Галилей, призови его инквизиция к ответу по поводу трактовки таинства пресуществления, мог бы с легкостью от всего отречься, сославшись на то, что а) он нигде прямо не связывал атомистику и свою концепцию вторичных качеств с трактовкой этого таинства и даже не думал, что его так поймут; б) он не теолог и вполне мог непреднамеренно что-то перепутать и недодумать[1081](мол, простите, падре, но ваши доводы столь тонки и запутаны для моих мирских мозгов, что я нечаянно мог сказать что-то не то) и в) вопрос этот трудный и спорный и относительно него не было ни соборного, ни папского решения, ни даже согласия среди «viri docti», равно как не были выполнены и все прочие условия (см. выше), которые еще за 17 лет до появления его (Галилея) на свет указал досточтимый синьор Альфонсо де Кастро, тонкий знаток методов борьбы за чистоту веры. Кстати, отец Альфонсо в своем много раз переиздававшемся трактате не преминул подчеркнуть, что если обвиняемый не знал о несоответствии высказанных им суждений истинам веры, то его нельзя считать упорствующим в ереси.

Поэтому если бы Урбан VIII вместе с кардиналом-непотом и захотели облегчить участь шестидесятидевятилетнего полуслепого старца, то им надо было бы поступить прямо противоположным образом – дать ход документам G 3 и EE 291[1082], скрыв все следы обвинения Галилея в приверженности коперниканскому учению. Но тогда судить ученого было бы практически невозможно, и, скорее всего, его бы просто простили, и не то что о костре, даже об отречении речи бы не зашло[1083]. В случае же обвинения упрямца по «космологическим пунктам» ему можно было поставить в вину неподчинение прямому указанию кардинала Беллармино, согласованному с папой (то есть фактически неподчинение распоряжению понтифика), даже не сильно вдаваясь в детали, прав был покойный кардинал или не прав. Важно, что был декрет от 5 марта 1616 года, где ясно сказано – «пифагорейское учение о движении Земли и неподвижности Солнца, которому учит Николай Коперник» является «ложным и целиком противным Священному Писанию», было увещание от 26 февраля 1616 года, и налицо нарушение того и другого. Все, basta, можно открывать дело!

Редонди явно преувеличивает доброе отношение Урбана VIII к Галилею после публикации «Dialogo». Обида понтифика была очень глубока. Он осознал (сам или, что более вероятно, с помощью неких «благочестивых особ», имена которых мы, скорее всего, уже не узнаем), что Галилей в течение восьми лет фактически манипулировал авторитетом и дружеским расположением Святейшего в собственных интересах и целях для того, чтобы опубликовать-таки книгу в защиту коперниканского учения, признанного декретом Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года противоречащим вере. Поэтому папа, который ко всему прочему в 1630-е годы находился в тяжелом психологическом состоянии, о чем я уже писал выше, был в ярости и готов был без промедления отдать ученого в руки инквизиционного трибунала, но… для этого нужны были формальные юридические основания.

Отечественным историкам, проецирующим собственный социальный опыт и интуицию на работу инквизиции, понимание последнего обстоятельства давалось и дается с трудом, а чаще вообще не укладывается в их представления[1084]. Если папа был недоволен Галилеем, то тот должен был понести суровое наказание, какие еще нужны основания? Но Урбан VIII при всем его холерическом темпераменте все-таки, как отмечалось выше, не был лишен правового мышления. Он понимал – судьям недостаточно ссылок на то, что излюбленный аргумент понтифика о божественном всемогуществе представлен в «Dialogo» как-то вяло, без должного энтузиазма, и соответствующие слова вложены в уста Симпличио, фигуры явно страдательной, что Галилей что-то там не так устроил с получением цензурного разрешения на публикацию книги и т.д. и т.п. Поэтому папа и распорядился создать специальную комиссию, которая должна была внимательно изучить текст «Dialogo», а также порыться в архивах Священной канцелярии и Индекса, нет ли там чего компрометирующего Галилея. И когда соответствующие документы были найдены и дело можно было переводить из эмоционально-психологической плоскости в чисто юридическую, Урбан успокоился, его высказывания в беседах с тосканским послом стали менее раздраженными, но более жестко-деловыми.