Читать книгу "Упрямый Галилей - Игорь Дмитриев"

В-пятых, можно, конечно, предположить, что в архивах инквизиции[1070]потому и не сохранилось никаких следов, указывающих на «истинные» причины процесса над Галилеем, что было сделано все, чтобы эти следы уничтожить ради спасения ученого. Именно такого мнения придерживается Редонди. Но, увы, это мнение не согласуется с принятым в XVII столетии пониманием ереси.

Краткая, но емкая дефиниция была предложена Чезаре Кареной:

Dicendum est quod Haeresis est error intellectus voluntarius contra aliquam fidei veritatem, cum pertinacia assertus ab eo, qui fidem recepit[1071].

Таким образом, еретик – это тот, кто поначалу придерживался истинной веры, но затем отклонился от нее, но при этом не принял иную религию, скажем, ислам (в последнем случае речь должна идти не о ереси, а об отступничестве (apostasia)). При этом под ересью понималась не только «ошибка ума», но и интенция к ереси, готовность (pertinacia) добровольно и сознательно принять еретическое положение[1072]. Но если подозреваемый в ереси искренне готов исправиться, то он не может считаться еретиком, поскольку его намерение не было исполнено. Поэтому выяснение намерений обвиняемого составляло важную задачу трибунала.

Именно в силу указанных обстоятельств Галилей на допросах в инквизиции упорно отрицал преднамеренность защиты им коперниканства; мол, все получилось нечаянно, по причине «естественного самодовольства, которое каждый человек испытывает по отношению к своей проницательности и к возможности показать себя умнее других»[1073], и предлагал, не откладывая, переделать текст «Dialogo», если их высокопреосвященства того пожелают.

Вместе с тем трибунал должен был определить, является ли утверждение, за поддержку и/или распространение которого то или иное лицо было предано суду инквизиции, еретическим. Иными словами, трибунал выполнял также и экспертные функции: «cum sanctae inquisitionis negotium magna exparte in cognoscendis haereticis propositionibus, dividentisque, seu separandis a catholicis consistat»[1074]. Это была довольно деликатная процедура, от результатов которой зависел и ход процесса, и приговор. Поэтому судьи часто прибегали к теологической экспертизе, то есть к помощи scholia superiori, в задачу которых входило определить, является ли данная сентенция противоречащей «положению, определяемому верой (propositio de fide definita)». Согласно определению Ч. Карены, «propositio haereticae dicitur, quae aperte alicui Catholicae veritati, de fide definitae contraria est»[1075]. Таким образом, чтобы объявить некое положение, не определенное как истина веры, еретическим (а не просто ошибочным, то есть противоречащим veritas catholica), требовалось ясно (aperte) доказать, что оно противоречит вероучению Святой Церкви. Главная трудность состояла в определении границы между еретическими и ошибочными утверждениями (propositio haereticae et erratum), то есть в определении того, что следует понимать под veritas catholica. Причем эта трудность усугублялась необходимостью учитывать при квалификации деяния как объективную сторону дела (то есть содержание подозрительного на ересь суждения), так и субъективную (то есть намерения обвиняемого). Скажем, если обвиняемый (особенно мирянин) утверждал, что не знал каких-либо теологических установлений и определений церкви, то даже если его высказывания были еретическими, в субъективном плане он не мог считаться еретиком, посколько не имел сознательного намерения высказывать еретические мысли. Кроме того, многие утверждения не являлись ни еретическими, ни ошибочными в вере, но вредными для нее (о подобных сентенциях часто говорили, что они «пахнут ересью», или, в более строгой формулировке, – propositio male sonans). Возьмем, к примеру, такое утверждение: «Библия содержит ошибки». Его теологическая оценка зависела от того, как понимать сказанное. Если в том смысле, что сами библейские утверждения ошибочны, то это, конечно, ересь, ибо каждый католик должен верить, что «omnia in Biblia contenta sunt vera», но если речь идет об ошибках переписчика или типографских, то это, разумеется, не имеет никакого отношения к ереси и речь должна идти о неудачном (двусмысленном) выражении.

Были и другие трудности и тонкости в процедуре квалификации тех или иных утверждений. В начале XVII столетия большой популярностью у членов и экспертов инквизиционных трибуналов пользовался трактат испанского теолога-францисканца Альфонсо де Кастро[1076], преподававшего в университете Саламанки и участвовавшего в работе Тридентского собора. Кастро сформулировал пять критериев, с помощью которых можно было определить, является ли данное утверждение еретическим:

1) несоответствие Священному Писанию[1077];