Читать книгу "Любовь в ритме танго - Альмудена Грандес"

— Конечно, понимаю, — согласилась я шепотом, — потому что я почувствовала нечто похожее однажды, но я уверена в том, что мама никогда этого не понимала, ей даже в голову не приходило задумываться над такими вещами.

— Знаю, но мне-то было необходимо помнить о твоей матери, хотя я думала только о себе, когда была там с Хайме и учтиво улыбалась, пока он представлял меня своим друзьям как богатую женщину. Он умел себя вести, а остальные нет, и соперничать с этими неуклюжими деревенскими шлюхами было для меня тяжело, но твой отец был мной очень доволен, а они даже не могли вообразить себе… — Магда смотрела на меня, казалось, издалека.

Я хмыкнула, а глаза Магды лукаво сверкнули.

— Это точно, — проговорила я, смеясь. — Кроме того, в таких обстоятельствах порядочными людьми могут считаться только те, которые не развлекаются.

— Возможно, — согласилась Магда, хохоча вместе со мной, — да, несомненно, ты права. Дело в том, что твой отец отпрянул от меня, словно его потянули за невидимую узду, но я не двигалась, я была им так восхищена, что, когда Висенте зашептал мне на ухо, я вздрогнула и даже не узнала его голос. «Ты знаешь его?» — спросил он меня, а я кивнула, но вслух ничего не сказала. Он успокоился, наступила тишина, и тут Висенте снова спросил: «Знаешь, что это значит?» А я ответила, что да, а он настаивал: «Ты уверена?» Мне снова пришлось сказать «да». «Какая у него порочная улыбка!» — проговорил Висенте. Эти слова задели меня, словно никто, кроме меня, не имел права думать о Хайме в тот момент, и я решилась наконец подойти к стойке бара. Твой отец улыбнулся мне, а когда я подошла к нему, сказал: «Привет, свояченица», а я ответила: «Привет», и тут официант закричал: «Полиция, руки вверх!» Я посмотрела на дверь и увидела трех типов, одетых в серое. Первый, толстый и потный, почти совершенно лысый, а двое других, которые следовали за ним, были помоложе, с нормальным количеством волос на голове, но в более потертых костюмах. Если они не из караульного отряда, сказала я себе, то они на них похожи, а если это так, они нас всех арестуют, но тут я увидела что единственной, кто разволновался, была я. Твой отец широко улыбался только что вошедшим людям, хотя они шли прямо к нам. Толстяк с большой предупредительностью на ходу протягивал нам руку, он немного отстал, а самый молодой из всех раскинул руки в стороны, позволив нам увидеть пистолет в кобуре, который у него висел под левой мышкой, потом порывисто кинулся к твоему отцу, чтобы обнять его. «Черт побери, Золотой Член, — сказал он, — хотя бы ты не забываешь своих друзей…»

— Золотой Член? — спросила я удивленно. — Они называли папу Золотым Членом?

— Да, они все называли его именно так, с тех пор как он женился на твоей матери. Ты не поверишь, но говорят, что когда ему было четырнадцать или в пятнадцать лет, я не знаю, друг-фармацевт подарил ему два ящика с презервативами… По всей вероятности, это легенда, а в реальности где-то пятьдесят на пятьдесят, точно.

— Так что вас не задержали.

— Нет, да и за что? И более того, они продали нам несколько граммов, это было опасно. Твой отец познакомил нас со своим другом из полиции, а тот, окинув меня беглым взглядом, сказал, что ему очень приятно познакомиться со мной, потом даже добавил, что ему не доводилось видеть женщину такой совершенной красоты. Он произнес эти слова с большим уважением. Потом твой отец обнял меня за талию, сильно сжал прямо под грудью и объявил, тщательно проговаривая каждое слово, что я не его жена, что его жена — моя сестра-близнец. Полицейский ничего не сказал, только улыбнулся и поднял одну бровь. «Очень приятно во всех отношениях», — повторил он, не расставляя запятых в своей речи. «Разве?» — произнес Хайме так, словно его не могла слышать, словно ничего не могла понять, словно я родилась дурой. Тут я повернулась, без предупреждения положила руки ему на плечи и поцеловала, потому что не могла больше терпеть, потому что чувствовала, что если не поцелую его, то умру от желания, и мне понравилось, так понравилось, что я еще долго целовала его. Когда мы отошли друг от друга, Хайме смотрел на меня блестящими глазами, словно был испуган, да так оно и было, конечно, потом улыбнулся и прошептал: «Нам надо встретиться, ты не похожа на твою сестру, Магдалена». Всегда, когда мы были наедине, он называл меня полным именем, а я попросила его, чтобы он отвел меня куда-нибудь, куда захочет, мне было все равно, но я хотела уйти отсюда, хотела уйти вместе с ним. Когда мы вышли, мой жених подошел к нам, он ждал объяснений, а я послала его к черту, прежде чем он успел открыть рот. Я очень сильно изменилась за эти несколько часов, конечно, но ни в чем не раскаялась, и, в конце концов, в Исландии, должно быть, очень холодно.

Магда больше ничего не добавила, а мне и не было это нужно. Прошло довольно много времени, и я опять начала думать о Рейне, о себе, вся жизнь медленно проходила перед глазами. Моя память словно повиновалась голосу Магды, следовала ритму ее слов, но она, конечно, не догадывалась об этом, поэтому продолжала рассказывать дальше.

— Я расстроюсь, если из-за этой истории ты изменишь мнение о своем отце, Малена. Если так произойдет, я не прощу себе никогда. Пожалуй, мне не следовало рассказывать тебе все это, не знаю, правильно ли ты поймешь, все так двояко… Жениться из-за денег всегда было делом постыдным, конечно, но ему было двадцать, и он был беден. Бедность по определению несправедлива, но в его случае было еще хуже: его семье бедность дышала в спину, а они не были привычны к подобной жизни. Твой отец был нищим, мать не могла защитить его от насмешек, ведь он ей ничего никогда не рассказывал. Кроме того, мы не могли выбирать, понимаешь? Ты могла сама решить, кем хочешь стать, как хочешь жить, что хочешь делать, но мы не могли…

Когда я была юной, мир вокруг был окрашен только в один цвет — очень темный, — и все вещи казались одинаковыми. У меня была только моя жизнь, единственное мое сокровище, и мне следовало использовать его, я не могла потерять его, понимаешь? Теперь ты можешь вступить в коммунистическую партию или стать шлюхой, или купить себе пистолет, твое право. Тогда богатые уезжали жить за границу, а единственное, что могли сделать бедняки, — эмигрировать в Германию, но это было не то же самое, ты понимаешь… Если ты этого не понимаешь, да ты и не должна это понимать, потому что ты об этом не знала, но тогда никогда не сможешь понять своего отца, почему он был канатным плясуном, если хочешь, обманщиком, да потому, что для него жизнь была ареной боевых действий. Кроме того, мы привыкли делать многое втайне, секретно, с малых лет мы не говорили другим детям, что дома едим ветчину, — нам так велела Паулина, когда выводила нас гулять в парк. Это было послевоенное время, со всеми происходило то же самое. У нас были тайные друзья, у всех они были, и все лгали дома, все покупали что-нибудь более или менее запрещенное, в каком-нибудь нелегальном магазине: книги, пластинки, лекарства, которые отпускались по рецепту. Друзья с улицы, товарищи по университету, люди, которых давно знали, — все так поступали, это было нормально, так что связаться с твоим отцом казалось не таким опасным, не таким рискованным, не таким значительным делом, как может показаться на первый взгляд. Я уверена, что он считал так же, как и я. Теперь, когда я стала старой, я говорю тебе, что наша жизнь была не хуже, чем жизнь других людей в каком-нибудь другом месте. Она могла быть лучше, я не отрицаю этого, но у нас никогда не было стремления обманываться, вот в чем дело, мы не могли обманывать себя. Для меня твой отец всегда был хорошим, Малена, верным, сильным и искренним, лучшим другом, который у меня когда-либо был.