Читать книгу "Отель "Гонолулу" - Пол Теру"

Я присел на корточки и сделал это, подивившись тому, как выпирают у нее косточки больших пальцев.

— Ты меня не любить, — вздохнула она.

— Я считаю вас просто потрясающей.

Мои слова застали ее врасплох, но меня и в самом деле потрясла целеустремленность, с какой эта женщина проложила себе путь к кормушке. Ее уродливо изломанная судьба казалась воплощением американской истории — цепкая, все перенесшая иммигрантка захватывает наследство здоровенного, довольного собой американца. Стремление Мизинчика не упустить собственную выгоду оправдало себя — она выжила и вытянула из нищеты своих близких, а Бадди соскользнул в небытие, и его семья распалась.

А что я сделал для своей семьи? Я не откладывал денег, полагая — идиот несчастный! — что жизнь так и будет идти себе потихоньку. И в пятьдесят семь лет вновь оказался на бобах — у меня была маленькая дочка и низкая зарплата. Пока я жил в отеле, я и не думал приобретать себе дом, а теперь на это не хватало средств. Когда я приехал на Гавайи, мне казалось, что дела совсем плохи. Не думал, не гадал, насколько хуже может все обернуться.

— Почему ты ничего не говорить? — сердилась Милочка.

— Мизинчик — хозяйка. Другой работы у меня нет.

— Так найди.

Однако работа в гостинице была слишком легкой, можно сказать, Бадди предоставил мне синекуру, и ни на какую другую должность я теперь не годился. В молодости я наивно полагал, что жизнь сама по себе движется к лучшему: живешь, работаешь и понемногу обрастаешь жирком, как мой отец. Таким образом, на исходе средних лет обретаешь надежный уклад и обеспеченность, обзаводишься мастерской в гараже и удобным креслом с торшером, привыкаешь к своей кровати и книгам, а дети, разлетевшись по всему свету, делятся с тобой новостями. И никаких страхов, разве что страх окончательного ухода. А я — я ничем не владел, ничему не принадлежал, я жил на скале посреди океана.

— Почему не убиать мюсол?

Единственное утешение — передразнивать Мизинчика, делая вид, будто не разобрал ее слов.

Всего месяц миновал с тех пор, как Мизинчик возглавила отель, и, хотя выглядел он теперь неприветливо и неприглядно, функционировал гораздо эффективнее, чем раньше. Я все еще проверял счета, прежде чем передать их хозяйке, и был удивлен ростом прибыли. Ее экономические меры оправдали себя. Новый, сокращенный штат состоял из молчаливых, бессловесных служащих, многих я даже не знал по именам, но работали они как каторжные. «Ходи быстро, гляди испуганно» — таков был их лозунг. Они на цыпочках проносились по коридорам, жалованье им платили мизерное, доход отеля увеличивался. Слова «эксплуатация» Мизинчик не знала, но прекрасно понимала, что это такое, — ей ведь и самой здорово досталось в жизни. Теперь она ставила на уши своих служащих, сводила к минимуму затраты, выжимала из гостиницы все, словно из фабрики с потогонной системой или из стрип-клуба. Преуспеяние было обеспечено, миссис Банни Аркль уже стала Мизинчику закадычной подругой. Больше тянуть нельзя. Я послал краткую записку с просьбой об увольнении.

На этот раз госпожа не заставила меня ждать. Она надела белую футболку от Шанель с золотой нитью на швах, золотистые тапочки и голубые штанишки, свернулась, точно балованное дитя, посреди множества подушек на огромной постели, принадлежавшей Бадди. Такая маленькая, угловатая, очень несчастная.

Не дав мне и слова вымолвить, она заявила:

— Я не хотеть тебя уходить.

— Я тут больше не нужен.

— Мне нужен, — возразила она. — Садиться тут. — Она похлопала по краю кровати, задрала подол футболки, сунула большой палец в рот, раздвинула ноги, и пальцы свободной руки скользнули внутрь голубых штанишек.

— На меня это не действует, — предупредил я.

Она приняла позу поскромнее, извлекла изо рта палец, расправила футболку.

— Ты должен меня слушать, папочка, — сказала она.

— Только не называй меня «папочкой»!

Надувшись, она принялась рассказывать мне свою историю — рассчитывая то ли вызвать сочувствие, то ли шокировать, то ли произвести впечатление. Так я и узнал обо всем: о хибаре в Себа-Сити и дядюшке Тони, о японце, поездке на остров Гуам и кратком визите на Гавайи, когда она танцевала в корейском баре, о бегстве на материк с мотоциклистом по прозвищу Скип, о том, как Мизинчик обслуживала водителей грузовиков, пока не спаслась из мотеля… Страшная, мучительная жизнь, все время на грани гибели. Этот рассказ напугал меня гораздо больше всего, что говорила или делала Мизинчик до сих пор.

— Бадди знал это?

Она печально покачала головой:

— Теперь ты знать моя жизнь.

Я и теперь знал не все, но этого было довольно. Многие говорят, будто жизнь — это ряд принятых человеком решений, но у меня выходит иначе: наступает критический момент, когда мне уже не приходится решать, когда выбор очевиден и альтернативы нет. Панический прыжок в неизвестность со стороны может показаться решительным, даже радикальным шагом.

— Не знать, что мне делать, — сказала Мизинчик, оттягивая футболку у себя на сосках. И вновь с надеждой поглядела на меня, губы уже сложились, чтобы произнести: «Папочка», — но вдруг улыбка увяла: — Почему ты улыбаться?

— Потому что знаю, что делать мне.

80. Счастье-несчастье

Геликонии, протеи и все прочие цветы исчезли из холла, не было больше ни Паламы, ни Пакиты и Марлин из хозяйственной части, ушел Трэн — получил работу во вьетнамском ресторане и подумывал открыть собственное кафе, назвать его «Апокалипсис сегодня». Пуамана бежала в Пуна на Большом острове, где у нее обнаружился «калабаш-кузен». Сняли афиши с полуголыми танцовщицами хулы, детям Бадди отказали в бесплатном угощении, отменили прокат пляжных зонтиков, к завтраку не подавали больше ореховую смесь. Все, все ушло в прошлое, и мне тоже пришла пора уходить.

За завтраком у бассейна в один из последних наших дней в отеле «Гонолулу» Роз сказала:

— Хочу другое. Это гадость.

Она выронила тост из липких пальчиков и не облизала их, как обычно, а вытерла салфеткой.

— Что такое, крошка? — окликнул ее Пи-Ви. Он тоже собирался уволиться, уехать на Мауи и там помогать сыну в пекарне.

— Ненавижу этот мед!

Я попробовал и понял, в чем дело. Еще одна экономическая мера Мизинчика: вместо местного меда она распорядилась покупать китайский в пятигаллонных емкостях, на стол его подавали в бутылочках со спринцовкой. Действительно гадость — с противным приторным вкусом искусственного кукурузного сиропа, которым китайцы сдабривали свой продукт.

— Мы больше не получаем мед от Кекуа, — вздохнул Пи-Ви.

Вроде бы знакомое имя?

— Садовник Лайонберга, — пояснил Пи-Ви. — Он теперь присматривает за его домом. С тех пор как Лайонберга не стало, он занимается ульями.