Читать книгу "Поклонение волхвов - Сухбат Афлатуни"

– Что?

– Рудольф Карлович Бежак. Создатель первой дуркентской оперы.

В комнату вошел кот в черных носочках. Обнюхал бутылки на полу, потерся о ногу Илика.

– Это Василий, соседский, – представила его тетя Шура. – Пришел с Иликом попрощаться.

Шмыгнув носом, ушла на кухню. Стали снова обсуждать отъезд Илика, дадут ли вывезти ноты, сможет ли он в Штатах реализовать себя. За окном медленно и тяжело светлело.

Николай Кириллович отставил чашку, снял с колен кота:

– Я пойду. Мне еще насчет билетов надо…

– Жаль, – откликнулась Рогнеда, – мы как раз хотели еще расспросить об этом Дур… Дар… Может, зайдете к нам с Юлианом на чашечку? Как насчет завтра? Мы тут недалеко, на Владимирском. У нас Феликс пока оставил всю свою графику. Елизавету возьмите, давно ее не видели.

– Постараюсь. Мы, правда, с ней уже раздельно. – Николай Кириллович вытянул пальто из завала в углу.

– Да?.. Ну, приходите тогда сами. Мы будем очень рады. Юлиан, скажи.

– Да-да, – закивал Юлиан. – Очень. Пообщаемся…

Илик, пахнущий винегретом и коньяком, заключил Николая Кирилловича в объятия:

– Когда теперь увидимся, мастер… Постараюсь пробиться… День и ночь буду… Ваши сочинения…

Николай Кириллович кивнул. Не ты, Илик, первый, не ты последний. Забудешь там все быстрее, чем здесь забудут о тебе. Забудешь, по одному, этих людей; их лица расплывутся, как нотные знаки на упавших в лужу нотах, с которыми ты как-то пришел на урок. Чуть дольше будешь помнить кота в мохнатых гольфах, потом забудешь и его. Последним останется, может, вкус винегрета, свекольного кубика, прилипшего к твоей пухлой губе; потом исчезнет и он.

* * *

Ленинград, 26 ноября 1972 года

Добравшись к себе на Трефолева, Николай Кириллович сразу рухнул на кровать. Только соскреб с плеч и спины свитер и бросил в темноту.

С детства засыпал в чем был. Няня раздевала его уже во сне. А Гога – нет. Разденется, повесит на стул и – в пижамку. Даже в самые страшные годы у Гоги была пижама.

Николай Кириллович лежал на железной кровати с шарами. Кровать гремела, как оркестр. Струнные, ударные, духовые. Прощальная симфония. По потолку проезжали световые полосы, улица шла прямо за окном. Постукивали трамваи, со звуком сминаемой копирки шумели лужи.

За пределами сознания звонил телефон.

По коридору зашлепали тапки.

– Але… Кто? Е-есть. Ща, погляжу!

Дверь альтово пропела. Прямоугольник света лег поперек кровати.

– Спите? Звонят вам там. Межгород, между прочим. – Расплывшийся женский силуэт в дверях.

Сполз с кровати. Пощурился, хрустнул коленом.

– С вас еще за прошлый месяц за телефон. – Женщина повернулась спиной.

В коридоре пахнет стиркой. Трещина на зеркале залеплена пластырем.

– Да… – приблизил губы к дырочкам в пластмассе.

– Товарищ Триярский? Николай Кириллович? С вами будет говорить первый секретарь Дуркентского обкома партии Хашимов Дурбек Хашимович.

Бодрый голос исчез, появился другой. Тихий, ощупывающий.

– Ассалому алейкум, Николай-акя… Это вас из Дуркента беспокоят. Да, с вашей родины. Можно так сказать?..

Николай Кириллович промычал, что можно.

– Хорошо… Как дела, здоровье? Как музыка? Творческие успехи как? Настроение? Боевое? Ну, так держать…

Он сильнее прижал трубку, с трудом понимая. Николай Кириллович, разрешите, прежде всего… Мы тут с товарищами выражаем… Большая утрата для нашего города. Не боюсь сказать, для всей области. Целая страница в истории нашей областной самодеятельности.

– Николай Кириллович, теперь по поводу вас…

– Вы долго еще там? – Дверь ванной распахнулась, повалила духота.

Николай Кириллович замахал рукой:

– Ладно, быстрее только. Мне из ЖЭКа должны звонить!

Зеркало покрылось туманом, лицо с трубкой расплылось.

– Вы меня хорошо слышите, Николай Кириллович? Мы тут с товарищами посовещались… Есть планы поднять музыкальную жизнь нашего города на новые рубежи. Особенно в свете предстоящего тысячелетия города. Не только самодеятельность, которая у нас и так, благодаря безвременно ушедшему… А так сказать, в целом. Особенно в смысле современной музыки, по линии которой мы еще сильно, сильно отстаем. Поставлена задача: этот разрыв в ближайшее время ликвидировать. Мы тут кое-что сами предприняли. Но своими силами мы не справимся, нужны специалисты, нужна смена. Рудольф Карлович, конечно, как старая гвардия обещал не подкачать. Но, сами понимаете, здоровье, возраст, после известия о вашем брате вообще на улицу не выходит, мы на областном уровне беспокоимся. Такая вот обстановка. Как говорится, выручайте…

Начались обещания.

Полцарства и коня в придачу. Скатерть-самобранку и ковер-самолет. Сохранение ленинградской прописки. Должность худрука в Музтеатре. Построят Дом современной музыки, перейдете туда. Двухкомнатная на Ткачихах. Возможность исполнения сочинений. Может, по нашей просьбе что-то напишете. Ну зачем обязательно о шахтерах? Можно о другом, в соответствии с полетом вашей творческой фантазии. Билеты? Ах, на ковер-самолет… В один конец, конечно? Вот и хорошо, мы так и думали, так и полагали. Сколько дней вам нужно, чтобы закончить все дела в славном городе на Неве, колыбели нашей революции? Три-четыре?

* * *

Он идет по Невскому, золотой кляксой дрожит в лужах Адмиралтейство. Сворачивает к Арке, в серую коробку Телеграфа. Два звонка в Ташкент. И один в Дуркент, расправляет бумажку и диктует номер. Гогиной Гульнаре, слышимость отвратная. Сообщает, что приедет. «Гуля, как дети?» – «Что?» – «Как де-ти?» – «Что, не слышу?» – «Дети, говорю, как?»

Возвращается на Невский, заруливает в кафе. Обжегся бульоном, пожевал котлету в тесте. Может, не надо было соглашаться? Взять пару дней на размышление.

«Что вас, Николай-акя, держит в Ленинграде? Ни жилья, ни работы настоящей».

Ничего его не держит. Просто смешно даже, насколько ничего. Неделю назад творчество Николая Триярского, 1930 года рождения, беспартийного, русского, снова разбирали, требовали исключения. Не исключили, но отстранили от преподавания. Он пишет музыку, которую нигде не исполняют. Снова корректором в музиздательство? Или вальсики для «Ленфильма» строгать? Ум-па-па. Ум-па-па.

Два сизаря на зеленых клодтовских юношах. Чайки, вечер. Длинная мелодия в голове, достать из кармана блокнот, подышать на пальцы.

Особняк Штакеншнейдера. Останавливается, ладонь на гранит, вслушивается в архитектуру. Нынешние новостройки – морги для живых. Их с Лизой двушка на Гражданке – низкие потолки, линолеум, телевизор в кредит. Лиза довольна: «гнездо», «наше гнездо». «Осиное», – добавлял он мысленно. Перед уходом добавил уже вслух. Не очень громко, чтобы не будить детей.