Читать книгу "Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер"

Черчиллю даже удалось убедить американского президента (во всяком случае на тот момент) в том, что Бор – опасный сторонник коммунистов, судя по тому, что в меморандуме муссировалась информация от Бора о том, что русские пытались завербовать его для работы над их ядерным проектом, что вообще-то следовало истолковать в пользу благонадежности Бора. Однако в меморандуме говорилось: «Следует провести дознание и навести справки о деятельности профессора Бора, а также предпринять необходимые меры с целью гарантирования, что он не допустит утечки информации, особенно в интересах русских».

Президент Рузвельт со всей положенной ему по рангу помпой расставался с Черчиллем после завершения переговоров. Они вместе проследовали в автомобиле до железнодорожной станции Пафкипси, автомобиль со всех сторон окружали машины, битком набитые телохранителями и с агентами секретной службы на подножках. По словам секретаря Черчилля, это являло собой «жуткое зрелище»[753]. Премьер-министр выглядел безмерно довольным прошедшими переговорами и завершил рабочий день восторженной телеграммой австралийскому премьеру: «Эта конференция стала торжеством дружбы и единства»[754]. На следующий день он отплыл в Англию на борту лайнера «Куин Мэри».

Историки никогда не узнают, что произошло, никогда не узнают, как и почему Черчиллю удалось одержать верх. Самое правдоподобное объяснение этому заключается в том, что рядом с Рузвельтом не было никого, кто мог бы отговорить его от поспешного подписания такого документа и еще раз подумать, не стоит ли принять противоположное решение по этому вопросу. Соглашаясь во всем с Черчиллем, он рисковал оказаться в той же ситуации, когда подписал программу Моргентау, превращающую Германию в пасторальное государство. Тем не менее подписанный им меморандум вовсе не обязывал президента к чему-то такому, чего он не мог бы потом отменить. Кто-то из сотрудников слышал, как Рузвельт после одной из его последних встреч с Черчиллем пожаловался: «Да, я устал! Устанешь, когда пять лет повозишь в тачке Уинстона на крутую гору»[755].

Надо сказать, что президенту сначала не очень хотелось подписывать этот меморандум. Четыре дня спустя на совещании в Белом доме с Вэниваром Бушем и лордом Червеллом он долго и взволнованно обсуждал с ними будущее атомной бомбы, зная, что оба они считают сохранение секретности серьезной ошибкой. Он даже поделился с ними сомнениями по поводу применения бомбы против японцев при любых обстоятельствах, задавшись непростым вопросом: «Значит ли, что это средство действительно следует применить против японцев или же достаточно использовать его в качестве угрозы и посмотреть, насколько она будет действенна для этой страны»[756]. Возможно, Рузвельт предпочел не открывать сразу все свои карты, вероятно также, что ему понадобилось средство, чтобы обезоружить тех, кто выступал против идеи совместного контроля над бомбой с другими государствами. Спустя двенадцать дней Буш с помощью Джеймса Конанта подготовил докладную записку, содержание которой почти полностью дезавуировало идеи меморандума. В документе, который со всей очевидностью преследовал именно эту цель, Буш и Конант с полным единодушием выражали свое неприятие всей бестолковости такого рода действий, под чем оба и подписались. Документ был направлен Стимсону, который, будучи военным министром, являлся их непосредственным начальником и общим куратором «Манхэттенского проекта». Докладная записка была озаглавлена с предельной точностью: «Относительно подхода в будущем к международному решению вопроса, касающегося атомных бомб».

После описания и анализа в пунктах 1 и 2 состояния атомной мощи Соединенных Штатов и ее военного потенциала следовало:

«Пункт 3. Временный характер нынешнего преимущества Соединенных Штатов и Великобритании.

…Для любого государства, обладающего хорошими техническими и научными ресурсами, будет возможно достичь нашего нынешнего уровня уже через три– четыре года. Поэтому для Соединенных Штатов и Великобритании было бы верхом глупости полагать, что они навсегда сохранят превосходство в новом оружии…

Пункт 4. Невозможность сохранения секретности в послевоенный период.

К реализации проекта необходимо привлекать огромное количество технических специалистов. С учетом этого фактора сведения о различных аспектах проекта получат широкое распространение. Кроме того, все основные факты были известны физикам еще до начала работ. Кто-то посторонний, несомненно, догадается, что происходит что-то чрезвычайно важное… Принимая это во внимание, настоятельно рекомендуем запланировать полное разглашение истории разработки проекта и всего остального, кроме технологии производства и конкретной информации военного характера, сразу же после того, как будет продемонстрирована первая бомба…

Пункт 5. Опасность частичной секретности и международной гонки вооружений.

…Для Соединенных Штатов и Великобритании будет крайне опасно пытаться сохранять в полной секретности дальнейшие работы в этой области по военному применению. Если на это пойти, Россия, несомненно, таким же образом засекретит свои изыскания в этом направлении».

В пункте 6 было указано, как следует осуществлять международный обмен информацией.

Буш и Конант полностью отвергли принцип секретности, аргументируя это тем, что подобная политика явится для США самой опасной: они предложили свободный обмен научными материалами под эгидой международной организации, которая еще находилась на этапе создания.

Естественно, эта докладная записка, как и приведенные в ней рекомендации, произвели впечатление на Стимсона: теперь у него в руках был документ, составленный для него руководителями «Манхэттенского проекта», из которого было очевидно, что от секретности толку не будет. Утром 30 декабря он и генерал Гровс встретились с президентом Рузвельтом, чтобы сообщить последние новости о работе над проектом. Гровс доложил президенту, что взрывная мощность первой бомбы, по всем расчетам, составит десять тысяч тонн в тротиловом эквиваленте и что сама бомба «должна быть готова где-то к 1 августа 1945 года»[757]. Это означало, что проект дошел до решающей стадии, теперь следовало принимать решения. На следующий день, в воскресенье, Стимсон был единственным, кого Рузвельт в полдень принял в Овальном кабинете и с кем имел часовую беседу по итогам работы за прошедший год. Стимсон писал в своем дневнике, что после доклада президенту об успехах Эйзенхауэра в сражении в Арденнах он изложил тому свое мнение о будущей деятельности комитета «S-1» и о Советском Союзе. Стимсон писал, что убеждал Рузвельта проинформировать советское руководство, пусть не прямо сейчас, и что Рузвельт посчитал это хорошей идеей: