Читать книгу "Осень в Сокольниках - Эдуард Хруцкий"

— Да нет, они в мастях разбираются.

— Я не о мастях, а о людях, которые здесь живут.

«Московские зори» уже погасили огни.

Они поднялись по ступенькам, прошли чуть направо и сели на вкопанные в землю пни.

— Ишь, вкопали, чтобы не унесли, — закрутил головой Гольдин.

— Так что, Роман Борисович? — Серый закурил.

Огонек зажигалки вырвал из темноты его прищуренные, настороженные глаза.

— Слушай меня и ответь. Ты знаешь, где товар?

— А зачем вам?

— Я же не спрашиваю где.

— Логично. Знаю.

— Ты можешь его перепрятать сегодня ночью?

— Если нужно.

— Не то слово.

— А что такое?

— Завтра Филин нас ментам сдает.

— Нет, — Серый засмеялся, — ну слава богу, а то вы меня, Роман Борисович, напугали. Давайте я вас отвезу, а то в вашем прикиде по Москве ночной шастать опасно.

— Значит, не веришь. А ты знаешь, что через три дня он в Америку улетает? У него уже паспорт со всеми визами.

— Ну и что?

— А то, что паспорт этот он сегодня получил, и выпустят его только при условии, что он нас сдаст.

— Роман Борисович, вы уж меня простите, может, в Нью— Йорке вы и авторитет, а в Москве вы вроде тех, что у кафе были. Не вам Филина судить, с ним можно только на толковище говорить. Он же самый крупный авторитет.

— Серый, я, конечно, так глубоко в московскую блатную жизнь не погружался, но тем не менее вы на меня работаете, а не я на вас.

— Это как сказать.

— А как хочешь, так и говори.

— Роман Борисович. — Серый бросил сигарету, и она, словно звездочка, упала в темноту кустов. — Зачем вы чернуху несете на Филина? Ведь он узнает — вы в Москве-реке свой покой найдете.

— Лопушок ты, Серый, хотя, видать, в законниках ходишь. Или еще звание это почетное не получил?

— А я туда и не лезу. На зоне у меня авторитет есть. Две ходки за спиной…

— Через три дня он улетает.

— Роман Борисович, он же через мою знакомую бабу билеты берет. Мне проверить — раз плюнуть.

— Плюнь.

— Не понял.

— Проверь.

Серый встал, споткнулся о какую-то корягу, выматерился сквозь зубы и выскочил из темного закутка.

Гольдин пошел за ним.

Серый перебежал улицу и подошел к автомату.

Гольдин сел на каменный парапет. Кому звонит Серый? А вдруг Филину? Тогда все пропало. Нехорошо стало Роме Гольдину, он на секунду представил, как повезут его сейчас обратно на дачу и как будут с ним разбираться эти два убийцы.

Серый поговорил, повесил трубку. Постоял. И медленно пошел к Гольдину.

— Ну что? — насмешливо спросил Роман.

— Пока правда.

— Так вот, слушай меня, завтра в двенадцать подъезжай к Театру эстрады и все увидишь сам. Только товар перепрячь.

— Хорошо. А потом что?

— Потом с человеком одним разберешься и в дело со мной пойдешь.

Машину Филина Серый увидел сразу. Она остановилась на углу Берсеневской набережной. Филин вышел и медленно зашагал к будочке касс речного трамвая. А там его ждал тот самый мент, который на детской площадке кончил Лешку Разлуку.

— Сука, — простонал Серый, — козел порченый.

А те двое поздоровались, как старые друзья, и пошли к дебаркадеру.

Корнеев и Филин поднялись на прогулочный катер.

По раннему времени народу было немного, всего человек десять, а на корме совсем никого не было.

Они уселись на последнюю скамейку.

Филин раскинулся свободно, положил руки на края, глаза зажмурил.

— Денек-то какой, Игорь Дмитриевич.

— Неплохой денек.

— Давай пивка выпьем.

— А где его взять-то?

Филин подмигнул, раскрыл молнию на сумке, достал несколько банок пива.

— Богато живут нынче блатные. Немецкое?

— Да нет. Австрийское, но хорошее очень.

А мимо плыла Москва. Уставшая от летней жары, она словно отдыхала этим прохладным солнечным утром. И хотя было начало августа, но осень чувствовалась, она как спасение приходила в город, измученный щедрым летом.

— Игорь Дмитриевич, — Филин бросил банку за борт, — ты помнишь, как дружки твои ментовские тебе взятку слепили и в Бутырку кинули?

Корнеев молчал.

— Молчишь, вспоминать не хочешь. А припомнить-то надо. Они тебя специально в восьмую камеру бросили. Там же беспредельщики парились. Знаешь, зачем бросили?

Корнеев молча кивнул.

— А бросили они тебя для того, — Филин открыл еще одну банку, сделал большой глоток, — чтобы они тебя избили да петухом сделали. Знаешь, сколько разговоров бы пошло? Как же, опущенный мент.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Напомнить хочу. Когда я узнал, кого в эту камеру бросили, сказал кому надо, и меня туда перевели. Помнишь, каким я тебя застал? Еще чуть-чуть — и быть бы тебе петушком.

— Зачем ты мне это говоришь? — зло повторил Корнеев.

— А чтоб ты понял, Игорь Дмитриевич…

— Что я должен понять? — Игорь с ненавистью посмотрел на Филина.

— А вот что. Таких, как ты, честных ментов в Москве по пальцам пересчитать можно. Ты что думаешь, с пистолетиком своим ты выскочишь против законников, деловых новых, против друзей своих продавшихся, против депутатов прикормленных? Молчишь, значит, понимаешь мою правду. Сейчас наше время настало, а пройдет лет пять, мы и начальников милиции, и правительство назначать будем.

— И ты, Филин, станешь наконец премьер-министром.

— Смеешься. Тебе плакать нужно, а не смеяться, Игорь Дмитриевич.

— Так уж и плакать.

Игорь повернулся и посмотрел назад.

Уходил за корму Нескучный сад в утренней тишине и зелени.

Пустой он был. Не то что раньше. Что делать, боятся нынче люди гулять в парках.

— Не понимаю я нашего разговора, не понимаю. Ты, видимо, решил меня просветить о криминогенной обстановке в Москве.

Филин засмеялся:

— Зачем же. Я тебя не учу и взятку, как видишь, не предлагаю. Тюрьму я вспомнил, чтобы ты мне тоже услугу оказал.

— Какую?

— Встреча наша с тобой, Игорь Дмитриевич, последняя, видать…

— Никак помирать собрался?

— Нет. Филин, говорят, птица живучая. Устал я. Подаюсь в теплые края. Старость коротать в тишине. От всех дел отхожу.