Читать книгу "Милый плут - Полина Федорова"

— Да, — кивнула племяннице Манефа Ильинична, герр Адольф мне все рассказал. Мы ведь уже долго здесь сидим, тебя поджидая, — добавила ода немного загадочным тоном, что не ускользнуло от внимания Серафимы. — Эх, жаль, что я не была на твоем салоне, — снова попеняла себе Манефа Ильинична и обернулась к Адольфу: — Адольф, ну что же вы?

— Извольте, — согласно кивнул старший из фон Готтлибов и стал пристально смотреть на фарфоровую чашку. Когда в его глазах зажглись красные светящиеся точки, чашка немного сдвинулась с места. Потом, скользнув по скатерти вершка два, чашка поднялась в воздух и, сделав над столом небольшой круг, мягко опустилась в самый центр пустого блюдца.

— Каково, а? — восхищенно промолвила тетка, поглядывая на племянницу. — Чудеса!

— Чудеса, — согласилась Серафима. Однако увиденное не произвело на нее ожидаемого Манефой Ильиничной эффекта.

— Что, тебе нездоровится? — с тревогой спросила мадам Локке.

— Да нет, все в порядке, — поспешила успокоить неугомонную тетушку Серафима.

— Вот и славно, — облегченно улыбнулась Манефа Ильинична. — А у нас радость: господа фон Готтлибы любезно согласились погостить у нас.

При этом тетушка хитро сощурилась и поспешила отвести взгляд. Похоже, сия троица действительно сидела в столовой уже порядочное время, и оставалось только догадываться, о чем они еще говорили до прихода Елагиной. И уж, конечно, Серафима не могла и предполагать, что разговор тетушки с братьями-фёрстами шел о ней, и тетушка, проникшись к братьям-монахам несказанной симпатией, поведала им о многолетних страданиях любимой племянницы по господину Факсу, который, «конечно, ее не стоит, но ведь надо же как-то помочь бедной девушке»?

Не знала Серафима Сергеевна, что помочь ей фон Готтлибы вызвались сами и весьма охотно, и против господина Факса составился заговор, осуществить коий предполагалось в ближайшее время…

Братья снова поднялись и вежливо поклонились.

— Ми приняйл приглашение Манефы Ильиничны, потому что у нас ф Казани есть кое-какой интерес, — сказал старший из фон Готтлибов. — И если ви не будете возражайт, ми…

— Да конечно же, я не буду возражать, — заверила их с неподдельной искренностью Серафима. — Оставайтесь у нас, я буду этому только рада! И живите, сколько вам угодно.

Она улыбнулась братьям.

Улыбка у нее была очень хорошая.

7

Всякий поступок имеет свое продолжение в будущем. Так гласит закон кармы. У русских сей закон звучит проще: от судьбы не уйдешь.

Альберт Карлович законов кармы не знал, а свою судьбу предпочитал строить собственными руками и головой. Однако признавал за небесами некое над собой главенство и достаточную предопределенность выбранного пути. Поэтому когда во время обеда за ним прислали городской экипаж и дворовую девку — «барышне нашей худо, уж как худо!» — Факс, не закончив обеда, собрал врачебный инструментарий в свой известный всему городу саквояж из свинячьей кожи и смиренно отправился к больной. Ехать оказалось недолго: экипаж пересек две улицы, спустился на Покровскую и, проехав с квартал, остановился у дома Елагиной.

— Стало быть, это Серафиме Сергеевне плохо? — спросил Факс девку, когда они высаживались из экипажа.

— Да, господин доктор, — ответила прислужница, запыхавшись, будто она не ехала вместе с Альбертом Карловичем в экипаже, а бежала следом, — худо чтой-то барышне нашей!

У ворот их встретила тетка Елагиной, вдова гарнизонного полковника Локке, умершего, что было известно всему городу, лет пятнадцать назад от подавления рыбной костью. Его не спасло ничего: ни хлопания по спине, от коих у иных повыскакивали бы не только посторонние, но и свои, личные кости; ни глотание густых каш, ни даже вдувание табачного дыма в известное отверстие посредством клистирной дудочки. Рассыпавшись в благодарностях, совершенно лишних и ненужных в сей час, Манефа Ильинична проводила доктора к племяннице. Серафима Сергеевна возлежала на постели с влажной тряпицею на лбу и тяжело дышала. Кажется, они были знакомы, но доктор Факс не мог припомнить, когда и при каких обстоятельствах состоялось это знакомство. Поздоровавшись, он присел на стул возле постели больной и взял ее за запястье, дабы определить пульсацию жил. Тотчас по телу больной побежали мурашки, что не было не замечено Альбертом Карловичем.

— У вас озноб? — озабоченно спросил он.

Он пришел. Он к ней пришел! Он совершенно рядом!

Кажется, он о чем-то спрашивает? Боже, как близко его лицо. И это его прикосновение!.. Оно совсем лишило ее сил.

Как он мил! Он опять касается ее. Он держит ее за руку…

Он уже совершенно чисто говорит по-русски, совсем не так, как тогда, на балу, десять лет назад. Или бал был вчера, а сегодня он пришел поблагодарить за танец, подаренный ею ему?

Господи, как кружится голова…

А что он спросил? Ведь надо же что-то отвечать…

— Вам холодно?

Он снова о чем-то спрашивает. Кажется, не холодно ли ей. Нет, ей не холодно. Ей… ей сладко…

— Нет, — ей едва удается произнести это короткое слово. Силы растаяли, их совсем нет. Если он сейчас захочет, если только захочет…

Боже мой, что же это?

Он наклоняется к ней. Глаза внимательны и нежны. Они голубые, цвета неба. Унестись бы сейчас на небо, вместе с ним. Чтобы быть вдвоем, и никого во всем свете. Только вдвоем…

Он касается ее лба.

Рука прохладная и ласковая. Как хочется коснуться его руки губами! Зачем он отнимает от нее руку? Пусть он еще трогает ее. Где хочет. Она позволит ему все…

— У вас жар, — произносит он.

Зачем он хмурит брови? Это ему не идет. Надо сказать ему, чтобы он никогда не хмурил брови. Господи, зачем она это ему говорит, зачем…

— Не хмурьтесь, доктор.

Он смотрит немного удивленно. Кажется, он не расслышал, что она сказала.

— Простите, что?

— Не хмурьтесь…

Она улыбается.

Конечно, у нее жар. Пламя. Оно горит внутри уже столько лет. Неужели, чтобы побыть с любимым человеком, надо притворяться заболевшей мигренью? Но ведь у нее и правда часто болит голова. Так что здесь нет никакого обмана. Почти нет…

Как кружится голова… Что там говорила тетушка? Случайно коснуться его, чуть показать ножку из-под одеяла. Да она готова сделать что угодно, лишь бы он смотрел на нее так, как смотрит сейчас.

Рука безвольно скользит по одеялу и касается его ноги. Она не сразу убирает руку и затем поправляет складки одеяла, но так неловко, что из-под него показывается ее колено. Оно, как некий опасливый зверек, выглядывает из-под края одеяла, готовый при малейшей опасности вновь юркнуть в свою норку.

Ага, подействовало! Его взгляд становится другим. Теплым и манящим. Он словно обволакивает ее приятным теплом. Голова еще немного кружится от того, что он так рядом, но в теле легко и покойно, и сладкая нега разливается по нему, словно хмель от выпитого вина. Действуй, что же ты! Чем я хуже Лячковой или лади Гаттон, коих ты одаривал своими ласками? Или этой неотесанной солдатки Алевтинушки? Да я во сто крат лучше всех их!