Читать книгу "Стамбульский оракул - Майкл Дэвид Лукас"

— Джеймс, — поправил его преподобный, — или преподобный Мюлер, если угодно.

Якоб моргнул и сглотнул.

— Простите.

— Не стоит, — ответил Джеймс и присел на нижнюю койку. — Не стоит. Как вы себя чувствуете?

— Лучше.

— Приятно слышать.

Пока они говорили, Джеймс снял туфли и надел свежие брюки.

— Который час? — спросил господин Коэн.

— Ровно семь, — сказал Джеймс, вынимая карманные часы, чтобы удостовериться. — Ужин через полчаса.

Джеймс наскоро помыл руки, сполоснул лицо и оглядел себя в зеркало.

— Я собирался пойти пораньше и занять столик, — сказал он, надевая сюртук. — Если решите присоединиться, я с удовольствием подожду вас.

Якоб с некоторым усилием сел и свесил ноги с кровати — ему пришлось слегка нагнуться, чтобы не ударяться затылком о потолок. Нижняя сорочка и мятые брюки делали его похожим на цыгана. Картину дополняли взлохмаченные волосы и яркий блеск голубых глаз.

— Да, — сказал он, потирая лицо. — Хорошо. Благодарю вас.

Якоб осторожно спустился по металлической лесенке и подошел к зеркалу. Начало было не слишком многообещающим, но после необходимых гигиенических процедур и переодевания он приобрел вполне приличный вид, по крайней мере для путешественника. Отношение к завтракам и обедам на корабле было не слишком серьезным, зато вечерней трапезе уделялось особое внимание. Судно было не первоклассным, поэтому фраков, смокингов, блеска изумрудных брошей и мерцания хрустальных канделябров в обеденном зале не наблюдалось. Зато похрустывали белоснежные скатерти, что в сочетании с красной обивкой кресел и изобретательностью шеф-повара делало ужины весьма приятными.

Джеймс и Якоб провели первый вечер за рассказами о своих путешествиях. И хотя всякому понятно, что миссионер и торговец коврами должны вращаться в разных кругах, Джеймс все же был потрясен тем, насколько отличались их истории. Он столько раз бывал в Ширазе, но ни разу не столкнулся ни с гадалкой, ни с профессиональным вором, а судя по рассказам Якоба, город был просто-таки наводнен ими. В свою очередь, Якобу никогда не доводилось обедать с главой государства или с послом. Правда, он беспрестанно упоминал о своем близком знакомстве с Монсефом Барком-беем в то время, когда тот был османским губернатором в Констанце. То, насколько несхожими были их жизненные пути, не только не мешало разговору, а, наоборот, добавляло интереса. После обеда они прошли в курительную комнату и за бутылкой портвейна проговорили допоздна.

Джеймса поразило, сколько его спутник знал о тканях. Он мог заметить любой дефект материи, находясь на другом конце комнаты, а сколько он мог рассказать о ковроделии — ни один лавочник с Капалы-Чарши не сравнился бы с ним. Но его истинным призванием была торговля. Хотя его товары были надежно укрыты в корабельном трюме и показать их было невозможно, Якоб так красочно расписывал яркие цвета, узоры, элегантность и тонкость выделки, что не один пассажир был очарован его красноречием и оплатил товар авансом. Даже Джеймс, который умел не поддаваться искушениям и изрядно поиздержался за время, проведенное в Ялте, заплатил десять процентов вперед за прекрасный пурпурный с белым ковер хереке, который, по словам Якоба, так замечательно украсит его кабинет.

Завязавшиеся между ними отношения наилучшим образом подтверждали, что свободное время и отсутствие других развлечений, кроме беседы, способствуют зарождению дружбы, как бы велики ни были различия в положении и происхождении. Такого Джеймс не помнил со студенческой юности. Конечно же, он поделился с Якобом далеко не всеми своими секретами, но уже через несколько дней рассказал о смерти отца, о самых унизительных моментах нью-хейвенской жизни и о тех событиях, которые привели его в семинарию. В свою очередь, Якоб не стал скрывать горькие подробности своей юности, трагическую историю смерти первой жены и второй брак, заключенный без любви. Но до самой последней ночи путешествия он и словом не обмолвился о своей дочери Элеоноре.

Последний день плавания совпал с Рождеством 1885 года. Они отметили праздник последней бутылкой портвейна из запасов преподобного Мюлера и остатками табачного запаса Якоба. Было уже очень поздно, скорее раннее утро, чем глубокая ночь, все разошлись. Курительная комната была в их полном распоряжении. Над головой вились синеватые кольца табачного дыма, через которые с трудом проглядывали только самые яркие звезды.

— Я хотел бы, — начал Якоб, усаживаясь поудобнее, — спросить вашего совета.

— Конечно, — ответил Джеймс, скрестил вытянутые ноги и откинулся на спинку кресла.

— Речь идет о моей дочери.

— Да, помню, вы упоминали о ней. Элеонор, так ее зовут?

— Элеонора.

Якоб помолчал, сосредоточенно глядя на чашку трубки.

— Я упоминал о ней, — сказал он. — Но никогда не рассказывал.

Джеймс пригубил портвейн и приподнял брови.

— Элеонора… — Якоб помедлил, но глаз на преподобного так и не поднял. — Если бы вы встретились с ней, вы бы сразу все поняли. Она — гений, вундеркинд. Не знаю, какое слово подобрать.

Преподобный Мюлер наклонился вперед и уперся локтями в колени. Ему случалось встречать детей, которых считали исключительно одаренными. Тех, кто рано научился читать, мог решать в уме сложные задачи или с легкостью учил иностранные языки. Феномен представлял некоторый интерес, в том числе и профессиональный, он частенько подумывал, не собрать ли под одной обложкой жизнеописания знаменитых вундеркиндов? Однако дети эти по большей части совсем не были гениями, во всяком случае не такими, как Бентам, Мендельсон или Милль.

— Вы говорили, что поступили в университет в шестнадцать?

— Да, — ответил Джеймс, — еще и семнадцати не исполнилось.

— Я не сомневаюсь, что, если с Элеонорой как следует заниматься, она сможет поступить в университет через два-три года. Не то что я так к этому стремлюсь, я просто уверен, что она бы смогла.

— Сколько ей сейчас?

— Исполнилось восемь в августе.

— Поразительно!

Джеймс доверял своему спутнику, Якоб был честным человеком, без претензий и совершенно не тщеславным, но к подобным заявлениям трудно было отнестись всерьез. Они еще поговорили об успехах Элеоноры, об уроках, которые давал ей Якоб, о беспокойстве Руксандры касательно будущего девочки и ее опасениях, что в городе узнают о необычайных способностях Элеоноры. Джеймс поддакивал приятелю, но чем больше он слушал, тем труднее верилось. Каждый раз, когда он высказывал сомнение, Якоб только попыхивал трубкой и мотал головой.

— Если бы вы ее увидели, — приговаривал он, — вы бы все тотчас же поняли.

Глава 6

Колючий мрак, бархатистая теснота… Элеонора лежала в сундуке, а ковры давили на нее со всех сторон, руки и ноги превратились в бесполезные щупальца, невозможно было определить, где верх, где низ. Она попала в западню. Где-то глубоко в корабельном чреве постанывал паровой двигатель, как великан, что беспокойно похрапывает в своей пещере. На губах был кислый вкус отрыжки, к которой примешивалась угольная пыль. Спину сводило судорогой. Ноги зудели, как будто колонна мурашек бежала марафонскую дистанцию на ее коже. Элеонора пошевелила пальцами и ощутила спазм в плече. Она закрыла глаза и почувствовала во рту вкус желчи. В последний раз она ела позавчера днем, но до мешка с едой было не дотянуться. Если бы только удалось чуть высвободиться, перестало бы сводить спину — и тогда удалось бы достать провизию. Она выдохнула, выпростала левую руку, плотно прижатую к груди, и подвинулась назад. Но удобнее не стало. Наоборот. На ее счастье, ей удалось принять первоначальную позу и свернуться в комочек.