Читать книгу "Один коп, одна рука, один сын - Аманда Линд"

— Делай с ним что хочешь! — сказала Фрэнси, встав со стула, и ушла оттуда.

Она пошла прогуляться по промзоне, естественно попыхивая сигарой, а в это время Крошка Мари с близнецами доделывали свою работу. Ее стала бить дрожь, но не от холода, а от подкравшегося страха. Ведь она не сомневалась: Ренман лгал. Не сомневалась, что над ним стоял кто-то еще. Кому же он был так неслыханно предан, что выдержал все пытки, а теперь шел за этого человека на смерть? Она была уверена, что даже Крошка Мари не сможет сдержать язык за зубами и не выдать ее, если с ней случится что-то подобное.

Так кто?

Мысленно пролистав список потенциальных врагов, она так и не нашла того, кого Ренман смог бы назвать своим шефом. Он был свободным художником. До кончиков ногтей предан только собственным интересам. Работал на тех, кто больше платил. Специализировался на всякой контрабанде, ввозил сигареты, шлюх, наркотики. Все, за что он брался, благополучно преодолевало границу. Избиениями и убийствами не занимался по определению — слишком уж впечатлительный. Так, по крайней мере, Фрэнси казалось раньше.

Побродив по окрестностям не менее получаса и еще больше расстроившись, она присела за куст, чтобы справить малую нужду. Внизу у нее все щипало, струя была косая. После родов появилась проблема недержания, кроме того, то и дело начинался цистит. Надо что-то с этим делать. Сходить к пластическому хирургу. Заодно сделать липосакцию на бедрах и заднице. Хотя после нее все так болит, кроме того, иногда люди впадают в кому после наркоза. При мысли об этом Фрэнси вздрогнула. Лежать как овощ остаток жизни… нет, уж лучше умереть.

Вот черт! С собой ни одной салфетки! Ну, что поделаешь. Натянула трусы. И пошла обратно на скотобойню, где мертвый Ренман уже лежал, раскинувшись, на загаженном полу.

— Теперь он будет почивать у ангелов, — сказала Луиза, впадавшая в религиозность всегда, когда кто-то умирал.

— Где нам его скинуть? — спросил Джим.

— Там, где его будет хорошо видно, — распорядилась Фрэнси. — Кто бы ни был его боссом, он должен получить эту весточку.

— Аминь, — произнесла Луиза.

А Джим дико загоготал. Потом зашлась смехом и Луиза. И вскоре они уже в шутку боролись и играли в салочки, как будто им лет по десять, а не по тридцать два.

Оба, конечно, были совершенно больные на голову, полные отморозки, а сейчас еще и под кайфом.

У Крошки Мари на лице не появилось и тени улыбки. А Фрэнси пощупала свою налившуюся молоком грудь и поспешила удалиться.

Перед тем как высадить Крошку Мари за несколько кварталов от ее дома (мера предосторожности: соседи у Крошки Мари — сборище сплетников, болтающих обо всем, что они видят и не видят), Джим и Луиза начали спорить о том, кому рассказывать ей радостную новость.

— Ну, давай ты, — говорил Джим.

— Нет, ты, — спорила Луиза.

— Нет, ну, давай…

— Да отстань.

— Ну-у-у? — заревела Крошка Мари, уставшая, голодная и мечтавшая как следует вымыться.

— В общем, у нас есть один… — начала Луиза.

— Один хороший друг, — продолжил Джим.

— Нет, ну, не такой хороший, просто…

— Не очень плохой, в общем?

— Ну да.

— Короче, не очень плохой друг, неженатый и…

— Симпатичный.

— Обеспеченный.

— Три года в тюряге.

— За избиение госслужащего.

— Но он очень добрый… и очень хочет пойти с тобой на свидание вслепую. К сожалению, у него очень напряженный график, но он заказал столик в ресторане «Людмар» на двадцать шестое декабря, на восемь. Тебе подходит?

Крошка Мари уставилась на них открыв рот. Потом закрыла его. В голове — ураган. Сказать «да» или «нет»? Она склонялась ко второму, поскольку ее жизнь хоть и одинока, зато устроена.

— Чаще всего мы жалеем больше о том, что сделали, чем о том, что не сделали, — изрек Джим, ранее вычитавший что-то в этом роде в сборнике цитат.

— Потому что, чтобы выиграть, нужно… хм… решиться прыгнуть, — продолжила Луиза, которой искренне хотелось, чтобы у Крошки Мари секс случался хотя бы раз в год.

— Ну, хорошо, — наконец согласилась та.

Ей запали в душу слова «за избиение госслужащего» (госслужащий равняется враг), а также «симпатичный».

— Господи, вот здорово, старушка! — воскликнула Луиза и внезапно обняла Крошку Мари.

— Он на самом деле клевый парень. Думаю, вы ужасно друг другу понравитесь, — уверял Джим, которому Крошка Мари была очень дорога.

И близнецы улетели прочь на бархатисто-серой «хонде» — наверное, в свою восьмикомнатную квартиру на Эстермальме, доставшуюся в наследство от бабушки и тут же превращенную ими в звукоизолированный бункер с залом для боулинга, залом для игры в пейнтбол, боксерским рингом, коллекцией оружия и светотерапевтической зоной, где звучала тренькающая музыка для релаксации. Сами они, так и оставшись детьми, выросли в этой самой квартире, потому что мать была в сумасшедшем доме, а отец женился во второй раз на женщине, которая не любила детей. Бабушка, мать отца, научила их всему, что имело отношение к физическому изобилию и психическому нездоровью. Если они смеялись не к месту, им попадало. Если они не смеялись к месту, им тоже попадало. И так далее, все как в рассказах о тяжелом детстве. Но они не жаловались, а время от времени, приезжая куда-нибудь за границу и пользуясь случаем исповедаться священнику, не понимающему по-шведски, признавались во всех преступлениях и просили за них прощения.

Крошка Мари так и осталась стоять, глядя вслед автомобилю, скрывшемуся в облаке снежной пыли. Все ее тело словно растянулось в улыбке.

Город накрыла ночь. Мягким, но отяжелевшим шагом Грейс шла по тротуару. Время от времени, останавливаясь, чтобы поговорить с кем-то из тех заблудших душ, которых она отказывалась считать погибшими. Да, они были на дне. На дне общества.

Их туда столкнули, иногда предварительно попинав ногами и как следует унизив. А Грейс наклонялась к ним и тянула вверх. Или хотя бы слушала. Впитывала в себя рассказы или просто их усталость, озноб, печаль, а иногда радость и смех. Как правило, желанная гостья, она приходила с печеньем, термосом с кофе и талонами на еду. Кроме того, она была очень вежлива, а они к этому совершенно не привыкли, во всяком случае, к вежливости тех, кто стоял за пределами их собственного круга.

Но были и те, кто посылал Грейс и ее ангельскую манеру общаться подальше, уверенные в том, что она просто хочет заработать лишнее очко на небесах, сюсюкая с оборванцами.

Возвращаясь в свои апартаменты на площади Карла-план, она всегда испытывала стыд за собственное благополучие, хотя прекрасно понимала, что ничего не изменится к лучшему, если она тоже станет бездомной бродяжкой и будет выносить все связанные с этим невзгоды.