Читать книгу "Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы - Яцек Комуда"

– И кто же сделал это? Кто их сделал такими? Кто зачаровал? Наложил проклятие?

– Жиды! – крикнул Кершкорфф. – Все это их проклятые штучки, фокусы старозаветников! Говорю вам, даже здесь, в церкви, чувствую их смрад! А пока среди нас есть христоубийцы, не хватит нам сил, чтобы оборониться от лукавого!

Мендель едва не бросился в ноги Яну из Дыдни.

– А я, – поляк втянул воздух носом, – пока что чую только паскудный смрад трусливой немецкой жопы. И вижу трясущегося купчишку, который лезет в рыцарские дела. Господом клянусь: еще миг, и напомню тебе, что наш любимый король Владислав, прозванный Локетком, приказал сделать с немецкими шельмами в Кракове – и как столица наша была очищена от немецкой голытьбы!

Кершкорфф побледнел, сдулся, словно проколотый рыбий пузырь, из которого вышел весь воздух. Присел на лавке и сжался.

– Как по мне, – пробормотал Вийон, притворно не обращая внимания на эту сцену, – все это признаки гнева Божья. Они больны, как жертвы Черной смерти, собравшей много лет назад жестокий урожай.

– И кто их заразил?

– Что-то случилось во время паломничества. Об этом говорил Юрген, но так путано, что я толком и не понял, в чем там было дело.

– Благородные господа, – осмелился вмешаться Кершкорфф, – что станем делать, Herr Gott?! Я полностью разорен. Слугу убили, товары пропали… Что мне теперь делать?

– Сидеть на жопе ровно и радоваться, что оказался с нами в компании, – проворчал рыцарь. – Тут мы в безопасности. Посидим так до того момента, когда придет помощь. А должна она прийти не позже рассвета.

– А что нам делать, Herr Ritter[178]?

– Мендель, ступай на башенку, – поляк указал на деревянную винтообразную лестницу рядом с хорами. – И высматривай любой знак от живых. Если что увидишь, кричи. Возьми оружие.

Иудей забрал гаковницу, рог с порохом и кусок фитиля. Взял еще свечку из-под памятника Святейшей Девы Марии. Пошел, шурша по каменному полу растоптанными пуленами.

Ян из Дыдни двинулся к хорам. Остановился подле монаха, напротив которого расположился Жвикулис. Тот, хотя и водил оселком по клинку меча, не спускал с доминиканца взгляда.

– Как вас зовут, отче?

– Альберт Ансбах, господин. Кистер отцов святого Доминика из Германнштадта.

– И как вы оказались в Саарсбурге? И в этой церкви? Сбежали от стригонов?

– Я был в процессии, – прошептал монах. – В той, которую пробст Рабенштейн созвал, дабы изгнать зло из Блессенберга, и которую мы, отцы-доминиканцы, поддержали нашими молитвами. Никто из нас и не думал тогда, что близится Страшный суд и конец света.

– И что случилось на проклятой горе? – спросил Вийон. – Отчего процессия вернулась измененной?

– Это уже неважно, сыне. Вслушивайся в звуки ангельских труб. Молись – и будут тебе отпущены грехи. И не противься воле Господней.

– Удивительно мне, что конец света начался в такой вонючей и завшивленной дыре, как Саарсбург. Или Бог-Отец не мог найти себе места повеселее для Dies Irae? Из того, что помню, должен бы он начать с Рима, Венеции, Парижа, наконец. С района разврата и шлюх, с Сите или Глатиньи. Отчего же – здесь, в Семиградье? В саксонском городе, где и женщины смердят хуже старых коз?

– Неисповедимы пути Господни, мой мальчик. Быть может, обитатели тутошние грешили гордыней? Наверняка причиной тому был пробст Рабенштейн. Когда мы встали перед горой, он принялся произносить экзорцизмы, требовать, чтобы дьявол шел прочь из этих мест. Сатана же, ясное дело, притаился и носа наружу не казал.

– И что тогда? Почувствовали вы миазмы безумия? Черной смерти?

– Тогда господин священник созвал всех оружных. И вместе они спустились в подземелья под Блессенбергом. Долго их не было, поэтому толпа перестала вести себя скромно. Как обычно, когда нет пастыря, становится понятно, что между овцами хватает волков и шакалов.

– Плебеи поссорились? Подрались?

– Ожидая священника, они встали лагерем, зажгли костры, при которых предавались греху обжорства, пьянства, а еще, – он понизил голос, – распутного adulterium…

– Как и все мы, когда брюхо наше набито… – пробормотал Вийон.

– А еще мерзейшей содомии, потаскушеству со шлюхами и праздности, – продолжал брат ордена святого Доминика. – И каково же было всеобщее удивление и замешательство, когда пробст Рабенштейн вернулся во главе своего отряда. А потом бросился в толпу и принялся кусать прихожан.

– Наверняка дабы оделить их достойной карой за грехи, в какие они впали под Блессенбергом…

– Я видел все это издали, – сказал поспешно доминиканец. – Но то, что узрели глаза мои, было свидетельством гнева Божия. Мещане не понимали сперва, что им следует делать, некоторым казалось, что пробст одержим безумием. Но прежде чем они пришли в себя, прежде чем вытащили мечи, большая часть была уже покусана теми, кто вышел из подземелий. Потом охватила их горячка – я видел, как они падали, словно мертвые, как грызли камни. Я пошел туда, трясясь от ужаса, и тогда они начали воскресать. И идти в Саарсбург, чтобы исполнить Божий план. Тогда-то я и понял, что мир завершился. Пришел сюда помолиться и приуготовиться к новому рождению Христа…

Сверху, с церковной башенки, раздались громкие крики и вопли. Ян из Дыдни схватился за меч и встал с лавки. Вийон двинулся следом, взбежал по трещащей лестнице. С шумом и лязгом ворвались они на колокольню. Мендель стоял подле окна, что выходило на запад, указывал на нечто – видимо, в толпе умерших, окружавшей церковь.

– Ой-вэй! – кричал он отчаянно. – Несчастье, пан шляхтич! Дурное происходит! Пан Марчин… Он…

Кто-то грубо протолкался к окну, топча Вийона по ногам и пихая его локтем. Был это толстый немецкий купец из Крулевца. Поглядел в толпу стригонов – и вдруг замер.

– Herr Ritter, – взрыдал Кершкорфф. – Несчастье! Большое несчастье! Мартин… Herr Martin… Mein Gott!

Поляк оттолкнул прусского купца и выглянул наружу. Вийон взглянул из-за его плеча на серую, ненавистную толпу стригонов и замер, увидав между ободранными, а порой и полуголыми фигурами человека в доспехе, без шлема, с обнаженной головой, с шапкой длинных завитых волос.

Марчин из Мышинца!

Поляк мертвым взором смотрел на церковь, где укрылись последние живые люди в городе. Шел медленно, раскачивающимся шагом, без меча и щита, с крестом на груди, плечом к плечу с нищебродным дедом, богато одетым мещанином в куртке и вором, сорвавшимся с виселицы, за которым волоклись пять фунтов конопляной веревки…

Ян из Дыдни не кричал, не плакал, не всхлипывал. Просто стоял, словно соляной столп, опустив меч и свесив голову. Да и что ему было говорить? Стало ясно, что никакая подмога не придет и что даже если в Нагышбене узнают о мертвых из Саарсбурга, помощь все равно прибудет слишком поздно…