Читать книгу "Михаил Бахтин - Алексей Коровашко"

Поклонение Кожинова Бахтину так и носило бы мемориальный характер, не выходя за пределы частного домашнего культа, если бы не вмешался случай: «…Я заговорил о Бахтине в присутствии, был такой, очень известного и влиятельного литературоведа Леонида Ивановича Тимофеева (автор многих учебников; я был с ним тесно связан) (о Тимофееве мы рассказывали в главе «Жизнь в минус-пространстве». — А. К.). Я и произнес такую фразу: “Вот покойный Бахтин…” А он говорит: “Почему покойный? Он живет в Саранске. Преподает в педагогическом институте”. Я тут же написал ему письмо. Поскольку тогда Тимофеев потерял все его координаты, я написал на институт. Он мне ответил, и так завязалась переписка».

Спустя месяц после ее начала бахтинская «плеяда» сообщает своему наставнику, что направила в дирекцию ИМЛИ официальную записку о необходимости скорейшего издания диссертации о Рабле. Его реакция на это известие была, впрочем, довольно сдержанной. «Я очень благодарен Вам за Вашу попытку как-то продвинуть мою книгу о Рабле, — без налета какого-либо восторженного оптимизма отвечал Бахтин Кожинову со товарищи. — Сейчас я не надеюсь на успех, но считаю полезным, что Вы напомнили о ней. Книга моя, законченная двадцать лет тому назад, нуждается, конечно, в довольно существенном обновлении, и я надеюсь заняться ее переработкой, если обстоятельства сложатся благоприятно, в ближайшем будущем».

На этом благодеяния судьбы, решившей, наконец, развязать мешок с подарками, для Бахтина не заканчиваются. 22 февраля 1961 года он получает письмо от известного итальянского слависта Витторио Страды, тоже, кстати, до недавнего времени убежденного, что Бахтин погиб в эпоху Большого террора, с предложением переиздать «Проблемы творчества Достоевского» в качестве «вступительного исследования» к Полному собранию сочинений русского классика. На следующий же день Бахтин сообщает о своем согласии, предупреждая далекого обитателя Апеннинского «сапога», что для переделки книги под формат готовящегося издания ему понадобится четыре месяца. Затея Страды в итоге ничем не закончилась, но, безусловно, дала Бахтину дополнительный импульс к личному научно-творческому «ренессансу». Книгоиздательские старания Кожинова и его друзей оказались более успешными, но и они потребовали нескольких лет для своей окончательной реализации. Уже после перестройки появятся и начнут циркулировать конспирологические слухи, что за републикацией в 1960-е годы монографий Бахтина о Достоевском и Рабле стояли некие тайные силы, связанные с Ю. В. Андроповым, распространявшим концепции диалога и карнавала для разрушения монологически-серьезного советского строя. Для поклонников различных ответвлений «фолк-хистори» эта версия, безусловно, интересна, но в том, что книги Бахтина все-таки увидели свет и нашли дорогу к широкому читателю, заслуга в конечном счете одного-единственного человека — Вадима Валериановича Кожинова. Никаких союзов с дьяволом затаившегося капитализма, будто бы нашедшим в теории романной полифонии обоснование многоукладной экономики, Кожинов, естественно, не заключал. Свою энергию, позволившую обойти разнообразные издательские рогатки, он черпал из источника совсем иного рода. Чтобы стало ясно, из какого именно, процитируем отрывок из беседы Кожинова с Николаем Паньковым, состоявшейся в 1992 году: «…Моя собственная жизнь убеждает меня, что… все зависит от… человека… Если у него есть одно абсолютно обязательное и ярко выраженное чувство — любовь к тому, ради чего или кого он взялся за свое дело, в данном случае — любовь к Бахтину, его наследию, и если эта любовь по-настоящему сильна, безоглядна, бескорыстна, то можно очень много сделать нужного и плодотворного. В это я свято верю. И я прямо скажу: коли мне удалось чего-то добиться, в частности, в том, что касается Бахтина, так только благодаря этому чувству, которое давало мне подчас возможность осуществить такие начинания и решить такие задачи, которые мне самому казались невероятными и невыполнимыми. Но, поскольку была вот такая энергия, рожденная любовью, все в конце концов получалось».

Эта энергия, разумеется, нуждалась в приводных ремнях, заставлявших крутиться шестеренки тех социально-административных механизмов, которые стояли на пути бахтинских монографий к типографскому станку. Среди множества таких ремней, неутомимо вырезаемых Кожиновым из всяких подручных материалов, наибольшей эффективностью отличались письма в вышестоящие инстанции, замаскированные под воплощения народного волеизъявления или настоятельные рекомендации разношерстной группы авторитетных специалистов. Письма эти сочинялись от начала до конца самим Кожиновым, который затем собирал необходимые подписи и тем или иным способом доставлял псевдоколлективные обращения в нужные начальственные кабинеты. Чтобы указанные эпистолы выглядели аутентичными и максимально «искренними», Кожинов стремился получить подписи у представителей враждующих идеологических лагерей и литературных группировок. Так, под составленным им письмом в издательство «Советский писатель» о необходимости включения «Проблем творчества Достоевского» в план 1962 года появились автографы таких «маловалентных» по отношению друг к другу людей, как, например, Виктор Шкловский, Леонид Гроссман, Михаил Храпченко и Владимир Ермилов (небезынтересно, что дочь Ермилова Елена станет второй женой самого Кожинова).

К сожалению, директор «Советского писателя» Николай Лесючевский делал все, чтобы затормозить переиздание книги Бахтина. И это неудивительно, если иметь в виду нравственную и общественную позицию Лесючевского. Ведь он, наряду с Яковом Эльсбергом, Романом Самариным и тем же Ермиловым, фигурирует в знаменитом письме Юлиана Оксмана «Доносчики и предатели среди советских писателей и ученых», впервые опубликованном в 1963 году в парижском журнале «Социалистический вестник». Вот что говорится в нем о человеке, от воли которого напрямую зависела судьба бахтинской книги: «…Остался на своем посту Н. В. Лесючевский, директор издательства “Советский писатель”, распределяющий и деньги, и бумагу, отпускаемые всем московским и ленинградским писателям на житье-бытье. На основании ложных доносов Лесючевского были расстреляны в 1937 году поэты Борис Корнилов (первый муж поэтессы Ольги Берггольц) и Бенедикт Лившиц, и осуждена на многолетнее тюремное заключение писательница Елена Михайловна Тагер, автор талантливой книги повестей “Зимний берег”. По клеветническому заявлению Лесючевского в Ленинградское отделение НКВД был осужден на восемь лет лагерей Николай Алексеевич Заболоцкий, преждевременно скончавшийся в 1958 году от туберкулеза, нажитого им от истязаний на допросах и издевательств и голода в лагерях» (впоследствии Кожинов говорил, что к началу «пробивания» книги Бахтина о Достоевском ничего не знал о подноготной Лесючевского и выбрал «Советский писатель» только потому, что там работал его приятель и однокашник по аспирантуре Лев Шубин).

Для нейтрализации саботажа со стороны Лесючевского требовался еще какой-нибудь ход. В чем именно он будет заключаться, Кожинов понял, когда летом 1961 года вместе с Бочаровым и Гачевым навестил Бахтина в Саранске, куда был в прямом смысле вызван Еленой Александровной («Я зову Вас не в гости. Это зов моей души! Так нужно. Нужно скорее!» — писала она ему). Эта довольно необычная просьба, объяснял Кожинов, была мотивирована тем, что спутница жизни Бахтина, тяжело заболев, опасалась скорой смерти и потому хотела «сдать» мужа в руки самого восторженного и преданного поклонника. По приезде московской троицы в Саранск, к счастью, выяснилось, что серьезная опасность миновала и вместо передачи Бахтина «с рук на руки» вполне можно заняться литературоведческими и метафизическими разговорами. Среди вопрошаний о смысле бытия и выстраивании правильного существования («Научите, как так прожить жизнь чисто и абсолютно!», «Михаил Михайлович, скажите, как жить, чтобы стать таким, как вы!», «Что надо читать?») и всплыл факт ленинградского знакомства Бахтина с Константином Фединым. Важность этой информации определялась тем обстоятельством, что Федин уже очень давно был не одним из «Серапионовых братьев», а первым секретарем Союза писателей СССР — фигурой, имевшей в те времена огромный вес и влияние. Кожинов быстро сообразил, что не использовать так кстати обнаружившиеся сведения было бы непростительной ошибкой. Конкретные действия, которые он предпринял по извлечению пользы из прежних контактов Бахтина и Федина, носили характер едва ли не карнавального представления: «…выяснилось, что попасть к нему (Федину. — А. К.) — дело чрезвычайно сложное. Никто просто не мог мне сказать, где в какое время Федин находится: то ли в Барвихе, то ли на даче, то ли в отъезде, то ли в санатории… Отчаявшись, я позвонил прямо в секретариат СП СССР и с педалированным немецким акцентом (Кожинов крайне удачно обыграл такой факт биографии Федина, как пребывание писателя в годы Первой мировой войны в Германии на положении гражданского пленного. — А. К.) стал страстно взывать: