Читать книгу "Идущие сквозь миры - Владимир Лещенко"

Потом курс исчез.

Передавали расписание на сегодня.

Я с трудом разбирал ползущие по табло буквы.

«Рейс Таххар – Торсан – Арей – Таххар».

«Рейс Таххар – Мара – Эштар – трамп».

«Рейс Таххар – Торсан – Туан – Хон – Арей – Таххар».

Арей – это Марс, Эштар – Венера. Торсан – столица астероидного пояса. Около десяти тысяч жителей, шесть шахт, космопорт, резиденция имперского наместника – все это на камешке размером в полтысячи километров. Ничего больше узнать я не смог – не зная языка, был не в состоянии воспользоваться справочниками.

На затемненном подиуме появилась группа из шести спортивного вида девушек, без намека на одежду, двигавшихся в быстром темпе под стремительный барабанный бой. Искусное мерцающее освещение не позволяло разглядеть извивающиеся обнаженные тела танцовщиц в подробностях, отчего зрелище не становилось менее эротичным.

– А хуже места, чем Хон, во всем поясе не найдешь, – повернувшись ко мне, сообщил сосед.

По своему немалому опыту я уже догадался, что мой визави умеренно выпил и теперь имеет желание поговорить.

– Туан – хоть перевалочная база. А на Хон рейсы хорошо если раз в полгода. Не вдруг выберешься. Ну ты же помнишь, что там случилось? Брат мой двоюродный как раз тогда по глупости завербовался на рудники. Три года оттрубил на астероидах, выковыривая кристаллы, из которых делают лазерные генераторы, – продолжил он. – Натерпелся тогда, когда очередной транспорт гробанулся.

Я было собрался деликатно встать и уйти, но тут же спохватился: у меня наверняка не представится больше случая поговорить с настоящим космонавтом. В конце концов, разве не для этого я сюда приперся?

Через час с небольшим я уже знал, что передо мной – Бургун Дари, космический инженер первого класса, специалист по системам жизнеобеспечения, что провел он в пространстве ни много ни мало пятнадцать лет. Он летал на больших транспортниках, на трампах астероидного пояса и на дальних транспортных фрегатах, ходивших ко внешним планетам, принимал участие в строительстве последнего на сегодняшний день межзвездного корабля-автомата. В промежутках заведовал жизнеобеспечением в одном из марсианских городов и в поселении на Меркурии.

Между делом он успел дважды жениться, на Марсе-Арее и Луне-Артэмизе, и от каждой жены у него было по сыну. Это не считая брака в ранней молодости, тут, на планете, от которого у него была уже совсем взрослая дочь.

– Чудо что за парни, – с улыбкой протянул он мне объемные фотографии симпатичных детишек лет по семь-восемь. – Хорошо, что на внеземные территории все эти законы насчет рождаемости не распространяются.

Ограничение рождаемости, надо сказать, было одним из пунктиков императорского правительства. Сейчас планету населяло около восьми миллиардов человек. И власть предержащие были обеспокоены этим фактом, рисуя друг перед другом и перед подданными картины костлявой руки голода, которая вот-вот схватит человечество за горло, если оно не умерит свою склонность к размножению.

По закону разрешалось свободно иметь не более двух детей, и власти всемерно призывали ограничиваться одним. На третьего и последующих приходилось брать разрешения, иногда бесплатные, чаще – прилично стоившие. Все зависело от социального статуса семьи, провинции проживания и тому подобного. Во многих, естественно, третьеразрядных провинциях практиковалась принудительная стерилизация после рождения второго, а то и первого ребенка, но без особой пользы.

– Вообще-то, скажу тебе, при желании человека можно с планеты вывезти, так что никто не заметит, – продолжал он скороговоркой какую-то свою мысль, начало которой я не уловил. – Там, знаешь, особый мир. Не Гэлль, конечно, но тоже… всякое случается. Так что кое-кто, кого тут ищут с фонарем, у нас отдыхает. Бывают, конечно, и пакостные случаи – накачают дурью шлюшку из молодых, из тех, что на «порошке» или «шариках», но еще не подсела как следует, и – фьюить!

Он выразительно махнул рукой снизу вверх.

– Я на Таххаре мало где был, – невпопад продолжил он. – Только в родных краях, в столице, когда учился, да еще на островах, на отдыхе. И честно скажу – не очень мне местные порядки нравятся. У нас, – тычок вверх, – если что – вытащат, собой рискуя. У нас и еще у моряков это осталось. А здесь… сдохни – никому не интересно. Ну да, что уставился?

Он добродушно хлопнул меня по плечу:

– Небось подумал: полный гражданин, да еще коренной имперец, а порядки ругает. Ругаю и буду р-ругать.

Он тяжело поднялся, опустив кулаки на стол:

– Все люди одинаковы, и кровь у всех красная. И дерьмо тоже, между прочим, одного цвета. У нас это сразу узнается – что у человека внутри. У нас не Таххар. Все за одного и один за всех. Вот так и никак иначе…

Он подлил мне в бокал вина (слава богу, не пива).

– А кровь не имеет значения: что ты таххарец, что не таххарец… да хоть гранд империи!

Я кивнул. Видимо, он прав. Я видел в местной хронике картины жизни на космических объектах. Тесные, вырубленные в скалах тоннели, переоборудованные пещеры, стеклянные купола. Не очень уютная обстановка.

Он вновь осушил рюмку.

– Воздух – и тот не такой. Вроде и незаметно, а как вернешься сюда, так почувствуешь сразу. – Он как будто прочел мои мысли.

На эстраде между тем танцовщиц сменила певица. В первый момент я невольно вздрогнул: такой необыкновенной и вместе с тем словно даже и нечеловеческой показалась мне ее красота.

Потом я вспомнил, в чем тут дело.

Вначале, накладывая друг на друга фотоснимки красавиц, добивались некоей идеальной красоты. Затем искусные хирурги, пользуясь всеми достижениями таххарской медицины, отделывали лицо клиентки до полного соответствия этой идеальной модели.

Не так давно это было повальным увлечением, правда, в последнее десятилетие стала больше цениться натуральная красота, и спрос упал.

Она запела, и в первый момент я испугался – слова были мне непонятны.

«Сдох?!» – холодея, подумал я о лингвестре.

Лишь через несколько секунд я догадался: она просто поет наизусть заученные слова, не понимая смысла. Или, что вернее, под фонограмму. Хотя нет, исполнение под фонограмму запретил лет пятьдесят назад местный император. Вернее – «всемилостивейше повелеть соизволил» запретить.

Тут объявили рейс какого-то трансконтинентального гравиплана, и мой новый знакомый торопливо со мной распрощался.

Перед тем как сесть в вагончик, я обернулся в сторону космодрома.

В скрещенных лучах прожекторов-гигантов сверху бесшумно опускался матовый блестящий шар в ореоле высоковольтных разрядов – садился очередной корабль.

Странно все же: казалось бы, подобное зрелище должно завораживать меня. А вот привык и даже внимания не обращаю.