Читать книгу "Бумажный тигр (II. Форма) - Константин Сергеевич Соловьев"

пантеона.

Но Лэйд отчего-то не ощущал былой словоохотливости, напротив, язык определённо потяжелел, отчего даже ворочать им не хотелось.

— Было бы, что рассказывать, — неохотно отозвался он, — Мне кажется, даже жрецы Карнифакса, посвятившие жизнь бессмысленным ритуалам, сами не так-то много знают о своём повелителе. Отсюда вся та зловещая таинственность, которая окружает Кровоточащего Лорда. Иногда из-за его звериного нрава Карнифакса сравнивают с Танивхе, владыкой Клифа, но, как по мне, это никчёмное сравнение, выдающее профанов от кроссарианства. Танивхе, Отец Холодных Глубин, сродни гигантскому кальмару — этакое хладнокровное головоногое, видящие свои отвратительные сны на дне морском и плодящее отвратительных выродков себе в услужение. Карнифакс… О, это совсем другой зверь. Не рассуждающий, вечно голодный, находящий упоение лишь в том, чтобы терзать свою жертву. Многие даже сомневаются, присущ ли ему разум, поскольку многие его поступки свидетельствуют об обратном. Вполне может быть, он даже не губернатор, лишь бешенный пёс, стерегущий полную костей и смердящего мяса яму под названием Скрэпси, но мы, люди, в конце концов научились поклоняться даже ему.

— Это… это во многом похоже на то, что я прежде слышал, — Уилл качнул головой, — Говорят, если Карнифакс в чём-то и достиг мастерства, так это в своих изощрённых казнях.

— Я бы с этим не согласился. Казнь ознаменует собой какой-никакой, но процесс. Пусть даже жестокий, бесчеловечный или глумливый. Карнифакс же не знает судебного производства. Он не карает за грехи, настоящие или мнимые, он попросту получает удовольствие, терзая своих жертв. И в большинстве случаев ему плевать, кто это. Вот почему о нём так мало известно — знакомство с ним для любого его почитателя как правило заканчивается мучительной смертью. Согласитесь, при таком-то нраве непросто обзавестись многочисленной паствой и грамотным учением.

— Едва ли стану возражать.

— Скажите, не доводилось ли вам за время пребывания в Новом Бангоре видеть… кхм… джентльменов крайне плотного телосложения? Нет, я говорю не об обычных толстяках, мой собственный живот едва ли делает меня схожим с юной нимфой, что питается лишь цветочным нектаром. Я говорю о настоящих Гаргантюа, этаких грудах жира, которые весят больше тысячи фунтов[177] и если передвигаются по улице, то только в локомобиле.

— Возможно, — рассеянно согласился Уилл, — Кажется, мне и в самом деле приходилось видеть таких джентльменов. Их тела казались ужасно раздувшимися, отчего они напоминали такие, знаете, каучуковые груши. Я ещё подумал, что это следствие элефантиаза[178] или ещё какой-нибудь свирепствующей в Полинезии болезни…

— Сущие груши, — согласился Лэйд, — Только не медицинские, а вполне обычные, но перезревшие и того водянистого рыхлого сорта, что я терпеть не могу. Когда такой человек грузно идёт, его бока колышутся и трясутся, так, что неуютно даже находиться рядом. Невольно кажется, если эта туша упадёт или наткнётся на выпирающую щепку, то непременно лопнет, залив всё окрест своим содержимым. Кроме того, такие джентльмены как правило становятся источниками крайне неприятного запаха, так что их редко можно увидеть в компании.

— Да-да, в точности как вы описываете. Да, я действительно видел одного или двух, но… Почему вы об этом вспомнили?

— Это скафиты, Уилл.

— Ска… Скафиты?

— Греческое слово[179]. Скорее всего, неизмеримо древнее, как и метод казни, именовавшийся скафизмом и популярный некогда на Востоке, особенно, говорят, у персов. Вы слышали про скафизм, Уилл? Нет? Я отчего-то так и думал. Знаете, нас, англичан, нередко именуют самовлюблёнными эгоистами, мнящими себя единственным цивилизованным народом среди дикарских племён. На этот счёт можно долго полемизировать, особенно если судьба сводит вас с чванливым испанцем или самовлюблённым французом, однако одно достоинство Туманного Альбиона несомненно и не подлежит обсуждению. Наша английская виселица — самое гуманное, элегантное и простое изобретение среди всего бесчисленного множества устройств, придуманных человеком для причинения смерти. Сейчас вы в этом убедитесь. Приговорённого к скафизму помещали меж двух деревянных лодок, складывая их подобием ореховой скорлупы, так, чтоб снаружи осталась только голова несчастного. После чего принимались кормить жертву молоком и мёдом. Изо дня в день, как муравьи пичкают своих сородичей-фуражиров, чтобы те сделались раздувшимися бурдюками на ножках, передвижными пищевыми складами… Думаю, вы догадываетесь, к каким прискорбным последствиям для организма приводит такая диета.

— Я… — сколь ни увлечён был Уилл навигацией по Скрэпси, его лицо перекосило болезненной гримасой — ещё одно подтверждение болезненно чуткого воображения, — Да, я, наверно… догадываюсь.

— Обильнейшая диарея, — сухо констатировал Лэйд, — При которой все жидкости, покинувшие тело по естественным причинам, скапливаются в пространстве между лодками. Не проходит и нескольких дней, как в этой благодатной среде, превратившейся в одну огромную кучу перегноя, заводятся насекомые. Жуки, личинки, черви. Привлечённые обильным жиром и сахаром, истекающими из жертвы, они впиваются в этот клубок гнили, не делая различий между ним и плотью, которая сама начинает вскорости медленно разлагаться. Говорят, самые стойкие умудрялись выживать по три недели, но к тому моменту их тела напоминали кусок расползшейся на солнцепёке феты[180]. Ни единого целого лоскута кожи или мышечного волокна.

— Омерзительно! — с чувством произнёс Уилл, — Омерзительно и бесчеловечно.

— Нечто подобное происходит и со скафитами, людьми, которые были столь неосторожны или столь самоуверенны, что рассердили Монзессера. Это его собственный вид казни — долгий, мучительный и, чего уж таить, весьма красноречивый. Нет, это не просто кишечная непроходимость или затруднённое пищеварение. У скафитов, говорят, полностью атрофируется большая часть кишечника, а естественные отверстия тела, не находящие более никакого применения, с лёгкостью зарастают. Лишённый возможности отводить продукты жизнедеятельности, организм скафита начинает откладывать их, медленно превращая всё тело в подобие разбухшего, полного нечистот, бурдюка. Последствия весьма плачевны. Пролежни, гниль, открытые язвы, в которых в таком климате неизбежно заводятся насекомые… В скором времени внутренности превращаются в кишащий червями ком гнилой трухи. Я слышал про скафита, который прожил около года — исключительно за счёт того, что периодически обращался к врачам, дабы те почистили его требуху от скапливающихся там шлаков, причём, как говорит молва, операция эта была столь часта, что в конечном итоге ему в живот вшили пуговицы — так было удобнее. Может, он протянул бы и дольше, кабы не заражение крови…

— Премного благодарен, — пробормотал Уилл, — Кажется, сегодня я сэкономлю на обеде…

— Или взять подход Мортлэйка, — с преувеличенным воодушевлением заметил Лэйд, — У старого разбойника есть свои излюбленные способы казни. Вспомнить хотя бы остеофитов… Их участь едва ли легче, чем у скафитов. Проклятье Князя Цепей заставляет костную ткань их тел безудержно разрастаться. Поверьте, выглядит это так же жутко, как ощущается. Кости, прорвавшие кожу и торчащие шипами наружу… Окостеневшие страшные маски на месте лиц с заросшими глазницами… Потерявшие подвижность суставы… Совсем не такой смерти желаешь себе, верно?

— Угу.

— Даже Брейрбрук, которого принято