Читать книгу "Хроники вечной жизни. Проклятый дар - Алекс Кейн"

* * *

Оставаться в Кракове не было смысла. Простившись с Замойским и другими близкими знакомыми, Франсуа той же зимой уехал в Оршу. Там он первым делом отправился в нотариат, где составил завещание на всю местную собственность в пользу Яна-Станислава, сына Анджея Ваповского. А баронство во Франции он завещал Екатерине Медичи, с которой по сей день изредка переписывался.

По весне он переехал в замок возле Дубровно – в деревянной постройке он чувствовал себя намного уютнее. Здесь зимой следующего года он узнал об избрании шведского королевича Сигизмунда на польский трон. Но его это уже не волновало: придворная жизнь для него закончилась со смертью Стефана Батория.

В Дубровно Франсуа прожил несколько лет. Иногда к нему приезжали краковские гости, однажды его навестил Замойский, но сам барон уже никуда не выезжал. Годы брали свое, ему минуло семьдесят, когда-то стройный стан согнулся, твердости в ногах поубавилось, все чаще его мучили приступы кашля, лихорадка и грудная жаба.

Размышляя о прожитых годах, Франсуа удивлялся, как мало он успел сделать: «На что я потратил свою жизнь? На жалкие интриги? И чего ради? Я занимал высокое положение, имел такие большие возможности и что в результате сделал? Ни семьи, ни детей, наследство, и то некому оставить».

Время летело незаметно. Весной 1589 года Франсуа узнал о кончине Екатерины. А еще через полгода пришла весть о смерти Генриха. Королем Франции стал Генрих Наваррский, именно его Франсуа спас той страшной августовской ночью. Династия Валуа, о сохранении которой так пеклась Екатерина, как и предсказывал Нострадамус, оборвалась.

Все это окончательно подкосило Франсуа. Он часами сидел в кресле и, глядя в окно, вспоминал годы, проведенные в Париже. А потом подолгу всматривался в зеркало, пытаясь разглядеть в своем отражении черты маленького Франсуа, каким он помнил его со стороны, когда звался еще Рене Леграном. «Как странно сложилась жизнь, – думал он, – я забрал себе тело сына и родословную дочери. Так есть ли что-то от меня самого?»

Часть III

Димитрий

Англия, Сомерсет, 6 июня 1932 года

Майкл Голд замолчал, горестно глядя в потолок. Воцарилась тишина. Викарию совсем не хотелось прерывать его размышления. Наконец доктор заговорил:

– Пять лет прожил я в Дубровно, и это было время, когда я вдоволь смог поразмышлять. Я думал о детях, о своей вине перед ними, о том, что к старости рядом со мной не осталось ни одного близкого человека. Я считал, что это и есть возмездие за мои грехи… Но не знал тогда, что я лишь в начале пути.

– В начале пути? – эхом повторил викарий.

– Да, дорогой друг. Я много думал, колебался, сомневался… Что делать, когда придет мой час? Умирать совсем не хотелось… И наконец решил: да, я заберу чью-нибудь жизнь, но постараюсь найти человека дурного, может быть, преступника, вора. Воспользуюсь его телом, чтобы творить добро. Позже я понял, что это был самообман, попытки оправдать подлость в собственных глазах. Но тогда воспринял эту идею всерьез и даже начал наводить справки, чтобы найти какого-нибудь негодяя. Но судьба решила иначе.

– Вы не смогли отыскать преступника?

– О, найти недостойного человека во все времена легко, – усмехнулся Голд. – Я просто не успел, мне помешал случай. Произошло это в июне 1591 года, стояла сильная жара, было сухо и душно. Надо вам сказать, что, несмотря на возраст, я по-прежнему любил ездить верхом и в тот день после завтрака поехал прогуляться. В поисках местечка попрохладнее я отправился в лес, начинавшийся чуть восточнее Дубровно. Спокойным шагом ехал я по тропе, как вдруг за деревьями раздался рык и мелькнуло что-то темное. Я до сих пор не знаю, медведь это был или волк, но лошадь моя шарахнулась в сторону, взбрыкнула, взвилась и понесла. Ломая ветви, она мчалась среди деревьев, а я, вопреки всем правилам, вынужден был наклониться и припасть к самой холке, чтобы мне не выколол глаза первый же сук.

Я пытался ее остановить, натягивал поводья, поворачивал ее голову набок, но ничего не помогало. Приподняться я не мог – в любой момент ветви могли меня ранить или опрокинуть наземь. А если не сесть прямо, откинувшись назад – остановить несущуюся лошадь почти невозможно. Представьте мое положение: семидесятичетырехлетний старик несется через лес на одуревшей от страха кобыле в жаркий, душный день.

Случись это в поле, на открытой местности, я бы справился с лошадью. А тут… Скажу честно, я испугался. Чем дольше мы мчались, тем тяжелее мне приходилось. Бешеная скачка была мне уже не по силам, а духота и страх лишь ухудшали ситуацию. В груди разлилось сильное жжение, в глазах потемнело, стало трудно дышать, и с каждой минутой положение мое было все безнадежнее. И вот настал момент, когда я понял, что сейчас потеряю сознание и свалюсь с лошади или, того хуже, запутаюсь в стременах, и она потащит меня за собой. В это мгновение мне показалось, что справа лес поредел и мелькнул просвет. Задыхаясь и хрипя, я отчаянным усилием постарался повернуть животное в том направлении. Это, очевидно, отняло у меня остатки сил, мысли мои помутились, члены ослабли, я соскользнул с лошади, и последнее, что помню, – жуткий удар копытом куда-то в бок. Я упал на землю и потерял сознание.

Не знаю, сколько прошло времени. Очнулся я… впрочем, нет, нельзя сказать, что я очнулся. Просто в какой-то момент начал слабо соображать и почувствовал, что кто-то меня тормошит. И еще – сильнейшую боль в боку. Звонкий девичий голос что-то говорил, но слов я не разбирал.

От ступней вверх по ногам пополз какой-то странный, словно могильный, холод. Я понял, что умираю, и последним усилием постарался сосредоточиться. Все мое существо, все мои мысли были нацелены только на одно – успеть! Сил открыть глаза не было, но каким-то чудом мне удалось поднять руку и коснуться тормошившего меня человека. Уже впадая в беспамятство, я мысленно произнес: «Твоя душа во мне, моя душа в тебе» – и тут же ощутил знакомое головокружение. Боль мгновенно ушла. Я был спасен и почувствовал такое облегчение, что из глаз моих сами собой полились слезы.

Когда головокружение прошло и пелена спала, я понял, что стою на коленях, а рядом лежит тело, минуту назад бывшее моим. Глаза Франсуа закатились, язык вывалился изо рта, камзол был залит кровью. И в это мгновение я услышал крик:

– Димитрий! Димитри-ий!

С трудом оторвав взгляд от распростертого передо мной тела, я обернулся на голос. Деревья здесь были значительно реже, а шагах в двадцати начиналось открытое поле. У кромки леса стоял очень высокий дородный господин в длинном, до пят, кафтане и пристально вглядывался в чащу. Было ясно, что зовет он меня.

– Ja tutaj![29] – привычно крикнул я по-польски и обомлел: голос у меня был женский. В ужасе я вскочил, опустил глаза, стараясь рассмотреть свое новое тело, и с облегчением увидел, что одет в полотняную рубаху и мужской камзол. Взглянул на руки и наконец понял – я снова оказался в теле ребенка!