Читать книгу "Дороги богов - Галина Львовна Романова"

Он все еще боролся, когда его вытащили из подземелья и, проведя коротким ходом, втолкнули в полутемный зал, в середине которого высился покрытый затейливой резьбой столб, а рядом в двух обложенных камнем очагах жарко, до духоты, горело пламя. Позади них на помосте стоял столец с высокой спинкой и опорами для локтей. Когда двери распахнулись, с него стремительным полузвериным рывком поднялся человек.

Тополя протащили к нему и мешком швырнули на пол:

— Вот этот смертный, о Великий Один!

Один! Впервые в жизни Тополь был рад, что не удержался на ногах и упал. Поднять голову и взглянуть в лицо своей смерти не было сил. Те боги, кто послал его, могли читать в его душе, как на развернутой бересте, и могли, хотя и не хотели, заглянуть в самое сердце, вызнавая то, что и сам Тополь считал давно забытым. Но разгневанный Один не станет осторожничать с врагом. Вот сейчас он вглядится попристальнее единственным глазом и…

— Что это? — раздался над ним голос, полный гнева и изумления. — Откуда он здесь?

Тополь осмелился скосить глаза назад и заметил по тени от очага, что Отцу богов протягивают Меч Локи. В следующий миг его пнули сапогом под ребра:

— Откуда у тебя этот меч?

Тополь медленно выпрямился на дрожащих руках. Один, подсвеченный пламенем очагов, возвышался над ним скалой, на которой маяком в ночи горел единственный глаз. Меч Локи, как показалось, бессильно обвис в его руках.

— Ты же всемогущий, — услышал Тополь свой голос и ужаснулся сказанным словам. — Ты можешь читать в умах и сердцах людей их самые сокровенные мысли и тайные желания — по крайней мере, так поют скальды у меня на родине! Так узнай сам, как я получил его, я же не раскрою рта!..

Сколько раз, еще в юности, беседуя с Вороном, и потом, оставшись один, он осмеливался поднимать голос против богов, укоряя их и возмущаясь. Совсем недавно он говорил с ними как с равными, не стесняясь. Но если раньше все сходило с рук, то теперь излишняя смелость грозила бедой. Однако все было кончено.

Взгляды их встретились. Огонь полыхнул в единственном глазу Одина. Он разгорался, заполняя собой весь мир. В нем исчезали, испаряясь, все мысли и чувства. И Тополь внезапно почувствовал, как исчезла в руках предательская дрожь. Он выпрямился и, как жар близкого костра, ощутил на себе гнев бога. Один пытался и не мог пробить стену в его душе. Сознание этого наполнило Тополя восторгом.

— Что это у тебя?

Возглас Одина застал его врасплох. Одноглазый не зря восхвалялся скальдами за необычайную зоркость и, видно, не зря отдал глаз за глоток мудрости. Пусть и поздно, он приметил подаренное Скирниром кольцо и решил, что именно оно дает силы человеку.

Сразу несколько рук протянулись к нему — отнять. И Тополь снова пал на пол, укрывая его своим телом. «Когда все кончится, разбей камень!» — сказали ему. Тогда он подивился, можно ли разбить камень и как, но сейчас не было времени. Чувствуя, как в него вцепились сильные руки, ногтем ковырнул камень и сунул его в рот.

Его вздернули, ставя за колени перед Одином и выламывая руку. Одноглазый сразу заметил, что камень исчез. Размахнувшись, он ударил — и Тополь покатился по полу, зацепившись за край обложенного камнями очага. Зубы клацнули, и попавший между ними камень скользнул острыми гранями по нёбу и провалился в гортань. Судорожно глотнув, Тополь почувствовал, что проглотил яхонт!

Не пробуя подняться — все равно не дали бы — и только ворочая во рту языком, пробуя на крепость зубы, Тополь услышал над собой голос Одина:

— Ты не хочешь говорить — что ж, это твое право. В конце концов, ты только орудие в чужих руках, а с теми, кто послал тебя, я буду говорить по-другому. Но ответь: зачем ты это сделал?.. Это благородная война нашего народа, мы веками жили с мыслью о ней, мы ждали ее — и вот… Ты уничтожил цель нашей жизни!

Совсем не такие слова ожидал он услышать от Одина — проклятия, угрозы, все, что угодно, но только не это! Руки, удерживающие его на полу, чуть ослабли. Подняв глаза, Тополь снова встретился взглядом с Отцом Побед. Тот стоял над ним, как никогда прежде сильно походя на человека, — немолодого, умудренного жизнью и уставшего от тревог и суеты мира.

— Но если цель вашей жизни, — этому наполовину седому воину, а не правителю Асгарда отвечал Тополь, — если ваша цель — умереть, если вы, асы, погибнете, то что станет с людьми? Вы же оставите тех, кто верит в вас, без защиты и веры! И это в то время, когда уже слышны первые отголоски беды, которая надвигается на Мир богов!..

— Я не хуже тебя, смертный, чую ее, — оборвал Тополя Один, — и, в отличие от тех, кто послал тебя, знаю — Мудрость Мимира дала мне знания об этом! — богам не выстоять против Силы, что приходит в Мир! Мы потерпим поражение… Но Асгард не сдастся в борьбе — мы уйдем сами, не дожидаясь позорного поражения… Ушли бы — если бы не ты!

— Глупо праздновать труса, когда битва еще не начата, — возразил Тополь. — Тот, кто боится, погибает прежде смерти… Подумайте, асы! — Он рванулся оглянуться по сторонам, вглядываясь в силуэты в полумраке зала. — Ведь на вас смотрят, в вас верят, на вас надеются люди! Не уходите раньше времени! Ведь мы, люди…

Один не дал ему договорить — сделал знак, и на пленника снова навалились и заставили мало не растянуться на полу лицом вниз.

— Если все люди внешнего мира такие, как ты, — молвил одноглазый ас, — то за вас нечего бояться и вы вполне сами способны обойтись без защиты!.. Но ты, — носком сапога он приподнял лицо Тополя, — ты вздумал указывать богам, как им жить и умирать. Ты вышел бороться против Смерти — так в награду ты будешь ждать ее, звать и надеяться, что она смилостивится и придет к тебе… Унести!

И все кончилось. Мир вокруг умер, оставив только мрак, холод и растущую пустоту в душе. Не будет уже ничего — ни хруста снега под ногами, ни досветного бдения в Ночь Карачуна, когда умирает старое солнце и нарождается новое, совсем еще слабое и молодое и которое до утра отогревают люди по домам, помогая пламенем в печи и теплом сердец. Не будет зимних забав и робких отроков, вперекор родительской воле ушедших в дружину, даже не в дружину, как все, а в стаю, где жили по своим законам, принесенным неведомо откуда и потому вдвойне чуждым даже привычным ко всему варягам. Не будет встречи весны, не проснется на Комоедицы медведь, разбуженный визгом метаемых в его берлогу девчонок, и не взовьется более пламя весеннего костра, возле которого, по обычаю лесовиков, можно встать рука об руку с той, которая отныне пойдет за тобой по жизни. И минет время — народятся новые весны, промелькнут лета и осени, подрастут дети, потом внуки… И мир будет жить — но без него…

И стая будет жить — в чужом для нее мире, среди людей, чьему языку придется обучать детей, заставляя их разуметь местную молвь и следовать словенским обычаям, постепенно забывая про родину, которой они никогда не видели. И смотреть, как внуки уже становятся совсем словенами и уже берут в жены девушек из других народов и живут по-своему. И так будет правильно, потому что для Лесных Всадников не было места на этой земле.