Читать книгу "Царь Грозный - Наталья Павлищева"

– Ладно, у меня поживешь. Потом подумаем. Делать-то что можешь?

У Колычева отлегло от сердца, рядом с таким крепким и уверенным мужиком было очень покойно и надежно. Развел руками:

– Да нарочно ничем не занимался, но руки к делу приучены. Работы не боюсь.

– Лады, – кивнул Суббота. – Иди ложись на сеновале, завтра рано поутру разбужу, со мной пойдешь, пастьбой заниматься станешь. – Вдруг его голос стал насмешливым: – Али тебе сеновал не подходит? Тогда прости, боярин, другого места нет.

– Я ни сеновала, ни работы не боюсь. И боярином меня не зови. Какой я боярин, ежели к тебе в работники прошусь?

Они стояли друг против друга почти лицо в лицо. Коренастый Суббота был ниже Колычева, но точно кряжистый дуб – с места не сдвинешь. Только и Федор, пусть в теле тонок, а тоже крепок, глаза не опустил, не заерзал. Хозяин дома снова усмехнулся, но уже добрее:

– Завтра и поглядим.

Почти год пас скотину у Субботы беглый боярский сын Федор Колычев. Долго терпел болтливый Михей, скрывая тайну своего знакомого, но однажды все-таки заорал в ответ на очередное проклятие своей неугомонной супруги, снова носившей во чреве наследника:

– Да если б не я, то погиб бы боярский сын Федор Колычев! Сгинул! Пропал!

– Кто? Какой боярский сын?! – ахнула супруга не потому, что хотела дознаться правды, а потому, что хотела уличить мужа в очередной лжи.

– А Федька, что у Субботы живет! – Для Михея в тот миг важнее всего было огорошить зловредную супругу. О своих же собственных предупреждениях он попросту позабыл.

Надея уперла руки в бока и пошла на Гнутого приступом:

– Ты че врешь-то?! Че врешь?!

Михей был уже и сам не рад, что проболтался, но слово не воробей, вылетит – не поймаешь, верно говорят. Пришлось виниться, рассказывать все, как было. Каялся долго, потому как супруга сначала все не верила, потом ругалась, что ее обманул, а это хуже всего! Остался Михей виноватым, и ублажать Надею ему пришлось еще не одну ночку. Хотя и кривоватый он был мужик после той лесины, но дело свое знал хорошо. Простила ему Надея такую оплошность после третьей горячей ночки, но в узде держала пуще прежнего и на сторону глянуть не позволяла.

Но Надея на то и баба, чтобы проболтаться скорее мужа. Всего одной сердечной подруге по великому секрету выболтала мужнину тайну, но вскоре вся деревня стала странно поглядывать на пастуха, что у Субботы в работниках ходил. Все вызнал сам Суббота, встретил Михея, толкнул к забору, у которого застал, и грозно спросил:

– Выболтал?!

Тот понял, что попался, перепуганно закивал, заерзал:

– Супруге только… Во сне проговорился, да она баба догадливая…

Суббота махнул рукой на родственника и отправился дальше. Что возьмешь с Гнутого?..

Но деревня хотя и знала, а кому могла сказать? Зимой по крепкому льду на торг возили свое, а по весне отрезан остров бурным озером от остальных. Но вот сошел лед, и не один Михей Гнутый поплыл на берег за покупками… Нашлись такие, кто похвастался, мол, вон какова наша деревня, у нас боярский сын в пастухах! Болтовня пошла дальше.

Поняв, что сохранить в тайне происхождение Федора не удалось, Суббота предложил ему:

– Тебе в монастырь уходить надобно.

Тот кивнул:

– Сам о том думал. Да только куда я с острова? И как, не саженками же грести? А подвезет какой Михей, так снова все знать будут…

Суббота немного пожевал губами, крякнул и объявил:

– К берегу, только в другую сторону, отвезу сам. Знать никто не будет. А там иди на Соловки. Места суровые, но народ монашеский, слышал, стойкий, не предаст. Ежели за тобой смертной вины нет, то на Соловках искать не станут.

– Нет на мне вины ни смертной, ни малой. А за помощь спасибо, отблагодарю.

На том и порешили. Суббота отвез Колычева на дальний берег Онежского озера, дал с собой немалый запас всего – и еды, и оружия, все же лесом идти, и одежды. Нарисовал весь путь, какой до переправы проделать должен. Перекрестил вслед:

– Храни тебя Бог!

Немного погодя в Соловецком монастыре появился новый поселенец, кто таков и откуда, никто не знал, службы в церкви стоял честно, молился истово, работы не чурался никакой, сносил и обиды, и даже побои. Ничего не требовал, только молился и трудился. Монахи приглядывались к Федору молча, расспрашивать не принято, придет время, сам расскажет.

Сам Федор, когда подплыл на утлом плотике к берегам Соловецких островов, ужаснулся. Обитель недавно выгорела почти вся, вместо и так невеликих построек торчали одни обгорелые печные трубы. Уцелела только крошечная кладбищенская церквушка. В первый миг стало даже чуть страшно, куда приплыл-то? Но тут же в сердце какая-то радость взыграла, не от того, что обитель пострадала, а от того, что его помощь понадобится.

Потом Федор на исповеди каялся этой радости, негоже так, но тогда вдруг почувствовал, что со своими молодыми сильными руками очень пригодится старцам в восстановлении обители. Действительно, пригодился, работал, не помня себя, кроме труда, знал лишь молитву, скудную еду (другой не было) да короткий сон. Братия видела старания нового послушника, ценила их, но видела и другое – не того он поля ягода, чтобы нищим в монастырь прийти.

Обычно послушники боярского да княжеского рода делали весьма крупные вклады в обители, где им оборудовали отдельные кельи. А уж работать вместе с остальными им и в голову не приходило. Сколько ни старался в свое время Сергий Радонежский уравнять всех иноков в правах и послушании, не всегда так выходило, кто больший вклад внес, тот и жил лучше. А тут явно даже не купецкий сын, больно грамотен да ухожен, но без денег и работает что топором, что лопатой, что просто руками, точно всю жизнь этим занимался. Когда людям что-то непонятно, они этого боятся или не любят. Так и Федору пришлось испытать немало тычков и упреков без повода, выдержать немало хулы и трудов, пока признали монахи его своим.

Но он снес все, и появился в обители инок под именем Филипп. Сначала только игумен Алексей знал, кто он таков на самом деле, но потом и сторожиться не стало надобности. Умерла царица Елена Глинская, а боярам Шуйским было не до Колычевых. Да и за самим Федором действительно вины не знали. Мало ли кто служил у Старицких? Ушел человек в монастырь, так и пусть иночествует себе… Это позже наступят времена, когда и из монастырей станут возвращать, чтобы посадить на бочку с порохом и взорвать…

В монастыре жизнь не была медом не только из-за пожара. Сама природа словно против того, чтобы люди жили на Соловецких островах. Длинные снежные зимы со злыми метелями, холодные дожди осенью и тучи мошкары коротким летом не давали выращивать сколько-нибудь добрый урожай. Землица не кормила. Скот разводить особо негде, Соловки все же острова, от одного берега до другого в сотню шагов, а там хоть вплавь переправляйся. Но у монахов все же огород, своя мельница, какая-никакая кузня…