Читать книгу "Гугеноты - Владимир Москалев"

Но Лесдигьер неожиданно выпрямился и улыбнулся, а потом зашвырнул свой кинжал туда же, где уже покоился кинжал его врага.

Он хотел биться на равных и не желал никаких преимуществ.

Линьяк вытаращил глаза; это было выше его понимания.

С трибун раздались рукоплескания.

Обменявшись несколькими ударами с противником, Лесдигьер только теперь решил пустить в ход приемы, которым обучил его Латемер. Он чувствовал себя превосходно, сознание того, что сейчас испанская школа фехтования встретится с французской и итальянской, придало ему сил и даже некоторый задор, и он смело перешел в наступление.

Видя, как Линьяк обороняется, Лесдигьер понял, что тот не впервой встречается с этой школой и знает некоторые приемы защиты, но до того мастерства, которым в совершенстве владел Латемер и которому он обучил его, Линьяку было далеко.

Это и решило исход поединка. Применив один из этих приемов, Лесдигьер сделал неожиданный выпад методом контратаки с уклоном влево-вниз.

Трибуны дружно ахнули и замерли, пораженные. Король вскочил с места, да так и застыл с раскрытым ртом. Шомберг, блаженно улыбаясь, спокойно смотрел, скрестив руки на груди.

Шпага Лесдигьера вонзилась прямо в сердце Линьяка. Удар был настолько силен, что лезвие, пропоров рубаху на спине, вышло наружу на добрых десять дюймов.

Линьяк выпучил глаза, будто все еще не веря в случившееся, выронил шпагу; потом неловко улыбнулся; кровь вдруг потоком хлынула у него изо рта, и он стал падать вперед, вцепившись при этом руками в торчащий в его груди клинок, словно хотел его вытащить. Лесдигьер резко выдернул шпагу, и мертвое тело Линьяка рухнуло ничком у его ног.

Нетрудно представить себе, какою была реакция зрителей. Трибуны вмиг опустели, все бросились к Лесдигьеру, и впереди всех — король. Только Екатерина Медичи и кардинал остались на месте, оба мрачные и неподвижные.

— Что же ваш яд, мадам? — спросил кардинал. — Почему он внезапно перестал действовать?

— Я и сама ничего не понимаю, — ответила Екатерина. — Все признаки отравления были налицо. Вы видели, как он пошатнулся? Еще немного, и он бы упал. И вдруг — такая перемена!.. Рене не мог меня обмануть, он предан мне как пес. Остается одно: эта шлюха не смогла вылить ему в бокал все содержимое флакона.

— Это исключено, — возразил кардинал. — Трактирщик сказал, что Лесдигьер выпил все до капли, а ведь доза была явно увеличена!

Екатерина уставилась на ристалище отрешенным взглядом, проследила взглядом, как выносят с поля битвы мертвые тела Вильконена и Линьяка и, словно в сомнамбулическом сне, произнесла одно только слово: — Непостижимо. — Потом прибавила, отвечая на немой взгляд кардинала: — Такое может произойти, если человек принимает противоядие.

Спустя некоторое время Екатерина, хищно улыбнувшись и сощурив глаза, как всегда делала, когда речь шла о ее врагах, сказала:

— Остается последнее средство.

А ристалище шумело, будто после победы израильтян над филистимлянами. Не успел Лесдигьер опомниться, как тут же был окружен придворными со всех сторон.

— Мсье Лесдигьер, — произнес король, не в силах сдержать радостных чувств, — я восхищен вами! Такого я еще не видел! Такими приемами не владеет никто. Вот вам моя рука!

И он протянул руку, которую Лесдигьер с трепетом пожал.

— Вы сделали благое дело, отправив на тот свет негодяя, который своим высокомерием и бахвальством заслужил всеобщую ненависть. Вы один отомстили за многих, и здесь, в этом окружении, — он обвел рукой толпу дам и кавалеров, — не найдется человека, который не был бы восхищен вашим поступком и вашим боем.

— Сир, я отомстил Линьяку за смерть своего друга, которому обязан жизнью.

— Как, он убил вашего друга?

— Это была собака, сир, которая однажды, много лет тому назад, спасла мне жизнь.

— Мне очень жаль. Я говорю это как большой любитель собак, вы ведь знаете мою страсть к охоте с борзыми. Но теперь вы квиты и, надеюсь, удовлетворены?

— Вполне, государь.

— Хорошо. А теперь я позволю себе объявить, — он обвел взглядом придворных, — о том, то отныне считаю шевалье де Лесдигьера, лейтенанта королевской лейб-гвардии, первой шпагой Парижа, равной которой нет! А если кто ставит под сомнение мои слова, пусть выйдет сюда с оружием в руках, чтобы доказать обратное!

Желающих, конечно же, не нашлось.

— Франсуа! — воскликнул Клод де Клермон-Тайар, подходя и пожимая приятелю руку. — Если ты хочешь взять мою любовницу, я не стану возражать. Бери. Я найду себе другую. Ибо слишком дорожу твоей дружбой и… собственной шкурой, — закончил он со смехом.

Придворное общество по достоинству оценило его шутливую тираду, встретив ее взрывом хохота.

И тут же дамы, оттеснив кавалеров, плотным кольцом окружили Лесдигьера и затрещали как сороки. Одни целовали его прямо у всех на глазах и вешались на шею, другие укоряли в том, что он к ним холоден, третьи клялись в вечной дружбе или любви, четвертые недвусмысленно предлагали свою любовь в любых ее проявлениях…

Лесдигьер с отчаянием утопающего взглянул поверх голов и увидел Шомберга. Поймав взгляд друга, верный Шомберг кивнул и поспешил на помощь. Бесцеремонно растолкав толпу и пробившись наконец сквозь плотное кольцо дам, Шомберг буквально выволок его из этого круга.

— Сударыни, как же вам не стыдно? Мсье Лесдигьер только что с честью выдержал такой страшный натиск врага и так при этом устал, что, боюсь, вашего натиска ему уже не сдержать.

Король, а за ним и все придворные от души рассмеялись.

После чего Карл IX сказал:

— Нет, ей-богу, Лесдигьер, если бы вы стали католиком, вы приобрели бы еще больший вес при дворе, ибо тогда вас полюбила бы моя мать. А теперь, господа, — провозгласил Карл, — последуем в замок! Бал начинается!

И все тут же валом повалили во дворец, шумно обсуждая только что увиденное зрелище.

Шомберг сразу же осмотрел рану Лесдигьера, убедившись, что она пустяковая, спросил, что случилось с ним, когда он позволил уколоть себя в плечо. Франсуа ответил, что какая-то пелена вдруг застлала ему глаза, его затошнило, все вокруг закружилось, свет померк перед глазами, и он упал бы в обморок, если бы не успел вовремя опереться на шпагу.

Укол Линьяка вывел его из этого состояния. Почувствовав боль, он сразу пришел в себя, и все симптомы тут же исчезли.

— Уж не подсыпала ли тебе вчера вечером твоя сирена чего-нибудь в вино? — высказал предположение Шомберг.

— Я стал невосприимчив к ядам, ты же знаешь, — пожал плечами Лесдигьер. — И потом, зачем ей отравлять меня, разве мы с ней расстались врагами?

И никто из них не подозревал, что той смертельной дозы яда, которую вылила Бланка в бокал Лесдигьера, сама не подозревая об истинном предназначении мнимого «эликсира любви», с избытком хватило бы на двух человек.