Читать книгу "Мистер Мерседес - Стивен Кинг"

Майк Стердевант относился к мужчинам, заметно отстающим в поведенческом развитии. Пребывание в средней школе он считал великим утраченным золотым веком своей жизни. Он учился в выпускном классе и – подобно Кэму Ноулсу – казался юным богом: широкие плечи, узкие бедра, длинные ноги, золотистые волосы, похожие на нимб. Играл в школьной футбольной команде (естественно) и встречался с капитаном группы поддержки (естественно). В сравнении с Холли Гибни пребывал на совершенно другом уровне школьной иерархии, и при обычных обстоятельствах она никоим образом не могла привлечь его внимания. Но он ее заметил. Потому что однажды приступ самостимуляции случился с ней, когда она шла в школьную столовую.

Майк Стердевант и несколько его дружков-футболистов проходили мимо. Остановились, уставившись на нее: девушка обхватила себя руками, тряслась, строила рожи. Губы растягивались и изгибались, глаза то превращались в щелочки, то вылезали из орбит. При этом какие-то нечленораздельные звуки – может, слова, может, и нет – пробивались сквозь стиснутые зубы.

– Что ты там лепечешь? – спросил ее Майк.

Холли опустила руки и в крайнем изумлении уставилась на него. Она не понимала, о чем он говорит, знала лишь, что он на нее смотрит. И все его друзья. Смотрят и лыбятся.

– Что? – переспросила она.

– Лепечешь! – прокричал Майк. – Лепе-лепе-лепечешь!

Другие подхватили его крик, когда она побежала к столовой, опустив голову, натыкаясь на других учеников. С тех пор ученики старших классов Уолнат-хиллс называли Холли Гибни исключительно Лепе-Лепе, и так продолжалось, пока не начались рождественские каникулы. Именно тогда мать нашла Холли голой, свернувшейся калачиком в ванне. Девушка заявила, что никогда больше не пойдет в среднюю школу Уолнат-хиллс. А если мать попытается заставить ее, покончит с собой.

Voila[45]! Полное сумасшествие!

Когда ей стало лучше (ненамного), она пошла в другую школу, пребывание в которой вызывало у нее меньший (ненамного) стресс. Она никогда больше не видела Майка Стердеванта, но ей по-прежнему снится сон, в котором она бежит по бесконечному школьному коридору – иногда в нижнем белье, – а другие ученики смеются над ней, показывают на нее пальцем и называют Лепе-Лепе.

Она думает о старых добрых днях учебы в старших классах, когда вместе с Джеромом идет за Голлисоном по лабиринту комнат и коридоров под аудиторией Минго. Именно так Брейди Хартсфилд и будет выглядеть, думает она. Как Майк Стердевант, только лысый. И она очень надеется, что настоящий Майк Стердевант тоже облысел, где бы он сейчас ни находился. Лысый… толстый… предрасположенный к диабету… донимаемый склочной женой и неблагодарными детьми.

Лепе-Лепе, думает она.

«Я с тобой поквитаюсь», – думает она.

Голлисон ведет их через столярную мастерскую и пошивочный цех, мимо гримерных, по коридору, достаточно широкому, чтобы провозить смонтированные декорации. Коридор упирается в грузовой лифт, двери которого открыты. Из шахты доносится веселая поп-музыка. Поют о любви и танцах. К Холли ни то ни другое отношения не имеет.

– Лифт вам ни к чему, – говорит Голлисон. – Он поднимет вас за кулисы, и в зал удастся пройти только через сцену. Послушайте, у этого человека действительно сердечный приступ? А вы настоящие копы? Вы на них не похожи. – Он смотрит на Джерома. – Вы слишком молодой. – Потом, с еще большим сомнением, на Холли. – А вы…

– Слишком чокнутая? – заканчивает Холли.

– Я не собирался этого говорить…

Может, и так, но подумал точно. Холли знает. Женщина, которой когда-то дали прозвище Лепе-Лепе, всегда знает.

– Я звоню копам, – говорит Голлисон. – Настоящим копам. И если это какая-то шутка…

– Делайте все, что считаете нужным, – перебивает его Джером, думая: Почему нет? Пусть звонит хоть Национальной гвардии, если есть желание. Так или иначе, в ближайшие минуты все закончится. Джером это знает, и Холли тоже. Револьвер, который дал ему Ходжес, лежит в кармане. Тяжелый и – на удивление – теплый. Если не считать духовушки (ему подарили ее на день рождения в девять или десять лет, несмотря на возражения матери), он никогда в жизни не носил при себе оружия, а этот револьвер кажется живым.

Холли указывает на дверь слева от лифта.

– Что это за дверь? – Голлисон медлит с ответом, и она продолжает: – Помогите нам. Пожалуйста. Может, мы не настоящие копы, может, в этом вы правы, но в зале действительно находится человек, который очень опасен. – Она набирает полную грудь воздуха и произносит слова, в которые ей самой верится с трудом, хотя она знает, что это чистая правда: – Мистер, мы – это все, что у вас сейчас есть.

Голлисон задумывается, потом говорит:

– Лестница выведет вас к левому входу в аудиторию. Она длинная. Наверху две двери. Левая – на улицу. Правая – в зал, у самой сцены. Так близко, что музыка может оглушить.

Коснувшись рукоятки лежащего в кармане револьвера, Джером спрашивает:

– А где сектор для людей с ограниченными возможностями?

38

Брейди ее знает. Точно знает.

Сначала не может понять откуда. Это похоже на слово, которое вертится на языке, но не желает с него слетать. Потом, когда группа начинает петь о любви на танцплощадке, он вспоминает. Дом на Тиберри-лейн, в котором любимчик Ходжеса живет со своей семьей, гнездо ниггеров с белыми именами. За исключением собаки. Пса назвали Одиллом, это точно ниггерская кличка, и Брейди намеревался убить его… да только убил свою мать.

Брейди вспоминает тот день, когда ниггер-юнец – с лодыжками, зелеными от травы с лужайки жирного экс-копа – подбежал к фургону «Мистер Вкусняшка». А его сестра кричала: «Купи мне шоколадное, Джерри! Пожа-а-алуйста!»

Сестру зовут Барбара, и это она, во всей красе. Сидит в двух рядах справа от него со своими подружками и женщиной, похоже, ее матерью. Джерома нет, и Брейди безумно этому рад. Пусть Джером останется в живых, это прекрасно.

Но без сестры.

И без матери.

Пусть почувствует, каково это.

Он не отрывает глаз от Барбары Робинсон, а его палец ползет под фотографией Фрэнки, пока не нащупывает переключатель. Поглаживает его через материю футболки, как ему разрешали – считанные счастливые разы – поглаживать соски матери. На сцене ведущий вокалист делает шпагат – и по-хорошему должен расплющить яйца (при условии, что они у него есть) в этих обтягивающих джинсах, – потом вскакивает и идет к краю сцены. Девчонки орут. Девчонки тянутся, пытаясь прикоснуться к нему, руки мелькают, ногти, окрашенные во все цвета радуги, блестят в свете прожекторов.

– Эй, вам нравится парк развлечений? – кричит Кэм.

Зал хором отвечает, что да.

– Вам нравится карнавал?