Читать книгу "На златом престоле - Олег Яковлев"

Задумался Давидович, потрепал бороду, хмуро исподлобья глянул в затянутое бычьим пузырём косящатое оконце. Промолвил, наконец:

— Прав ты, Шварн. Тако и содеем.

Совет на этом закончили. Порешил Изяслав возвращаться в Вырь. Оттуда сподручней будет ему следить за тем, что творится в Киеве и в Чернигове.

После подступил к нему Иван Берладник. Виновато тупясь, попросил:

— Отпусти мя, княже. Разумею, тяжко тебе. Но всё ж. Довольно, навоевался аз. Устал. Уехать хочу.

— Что с тобой, брате? Не узнаю я тебя, Иван! Откуда мысли такие? Что ходишь, стойно в воду опущенный?

— Из-за меня все беды твои, княже. Не стою я того. Без меня тебе легче, проще будет.

— Винишь себя в Марфиной гибели? Да неповинен ты вовсе. Сама она, баба неразумная, на стену сунулась. Оно тяжко, разумею. Но позабудь ты о ней. Былого не воротишь. Вот в Киев войдём, новую княгиню я себе возьму. Чад народит мне. И ты тож оженишься. В Киеве средь дщерей боярских столь баские есть — дух захватывает! Дам я тебе стол княжой, станешь жить-поживать да добра наживать.

По устам Ивана скользнула мечтательная улыбка. Но в успех Давидовича он не верил. Чуяло сердце, что не будет им удачи.

— Нет, княже Изяслав! Не надо мне из рук твоих ничего. Извини! Спасибо тебе за всё, что для меня содеял, да токмо... Пора, как говорят, и честь мне знать.

— И ты, стало быть, бросить мя хочешь?! — Давидович внезапно разгневался и треснул что было силы кулаком по столу. Столешница, к ужасу хозяина избы — местного попика, с хрустом разломилась пополам.

— Обузой я тебе буду. Из-за меня князи на тебя ополчатся опять. Ярослав и прочие.

— Ярославку сотр-ру! И Ростислава Смоленского, прихвостня егового, такожде! Гады! Получат у мя! — продолжал бушевать Давидович.

— Охолонь, княже! — спокойно промолвил Берладник.

Изяслав, недовольно сопя, рухнул обратно на скамью. Сидел, размышлял, чесал кудлатую голову. Предложил:

— Я тебя, Иван, отпущу, когда в Киев войду. Боле держать возле ся не стану. Ведаю: вольная ты птица. Гляди токмо, крылья себе не опали, как тогда, под Ушицею.

Иван согласился, покорно склонив голову.

«А может, у него и было что с Марфой? — промелькнуло вдруг в голове Изяслава. — Верно, евнух-то и не врал! Ну и что с того? Забыть Марфу пора!»

Он велел истопить баню. Две гулевые девки, приставшие дорогой к обозу, ублажали его тело сначала веничками, а потом продолжили своё дело на мягкой постели. Испытывая неземное блаженство, переставал Давидович думать о незавидном своём положении и вспоминать погибшую супругу. Жизнь продолжалась, и в душе его теплилась надежда.

А Иван Берладник провёл ночь без сна. Лежал на сеновале, накрытый сверху тёплым кожухом, выпускал в холодный воздух клубы пара, слушал, как где-то вдали, в лесной чаще выли голодные волки.

Рядом с ним громко храпел во сне евнух Птеригионит.

ГЛАВА 83

Долго ли, коротко ли, а полтора года минуло после жаркого сражения под Ярополчем. Для Ярослава время летело быстро. Всё куда-то спешил он, вечно торопился, ездил по своей земле, старался побывать всюду, посмотреть каждый уголок.

Земля воистину велика была и обильна. Вдоль Днестра простирались лесостепи, холмы чередовались с глубоко изрезанными песчаными каньонами. По долинам струились бесчисленные реки, вдоль которых тянулись нескончаемыми цепочками богатые сёла и пашни. И городков укреплённых здесь, в Подолии, было немеряно. Тут и Василёв, и Онут, и Звенигород-Галицкий на левом берегу Днестра, между устьями Серета и Збруча. За Збручем на другом, правом днестровском берегу грозно возвышался неприступный Хотин, на Смотриче на крутом холме расположился Каменец-Подольский, ещё были здесь Бакота, Ушица, печально известный Кучельмин, Черновицы на Пруте, Микулин.

К западу от Днестра раскинулись равнины Покутья и Ополья. Сперва пологие, ближе к Горбам они сменялись рядами высоких увалов, постепенно переходящих в низкие покрытые густым лесом горы.

Горные хребты, отделённые один от другого поперечными и продольными долинами, по которым струились стремительные бурлящие на камнях речки, носили названия Бескиды, Покутские горы, Горганы. В Горганах взору открывались обширные каменные россыпи. Покрыты были горы лесами из бука и пушистой пихты, выше по склонам чернели непроходимые ельники, ещё выше сменяло их сосновое криволесье, а самые вершины покрывали луга-полонины. В здешних местах народу селилось мало, горные русины жили отдельными родами, и Ярославу довелось повстречаться с седобородыми старейшинами, помнившими в лицо ещё его деда Володаря.

В стороне от прочих величаво возвышалась колдовская Черногора с вершиной в форме огромного купола. Продирался князь с дружиной сквозь пихтовые и еловые чащи, одолевал крутые скальные склоны, взбирался на самую кручь. С высоты открывался дивный вид. Внизу белели строения монастыря, обрамлённые частоколом, серебрилась на дне ущелья, пенилась, ярилась буйная речка, кривые чахлые сосны обступали Ярослава. Порою лес расступался, обнажая каменистые проплешины, иногда взору открывалось небольшое селение. Русины, в овечьих кацавейках, срывая лохматые шапки, кланялись ему, выносили дары. На горные пастбища они выгоняли скот. За поясом у каждого висел на тонком кию топорик — чугань и длинная верёвка, на ногах вместо обуви носили они чулки из кожи. В них нога чуяла каждый камешек, каждую выбоину в скале, каждый уступ.

Ночами ухали в ельнике совы, завывал волк, заставляя лошадей испуганно всхрапывать. У русинов лошадки были маленькие, но с крепкими ногами и выносливые. Одну такую подарил Осмомыслу старейшина села на Черногоре. Ездить на такой лошадке по узким горным тропам было удобно, не боялась она крутых спусков и подъёмов, шла уверенно и быстро, только держись крепче в седле.

...Побывал Ярослав и на польском пограничье, заглянул на короткое время в Перемышль — город своего детства. Походил по берегу Сана, поглядел на соляные амбары, с лёгкой грустью поднялся в некогда родной терем. Вот здесь, на ярко зеленеющей лужайке посреди поросшего могучими дубами сада его, ещё совсем малого, посадили в первый раз на коня, совершая обряд подстяги. Дядька Гарбуз, взяв под уздцы угорского жеребца, провёл его вокруг двора под одобрительный гул собравшихся бояр, отроков и гридней. Вцепившись руками в поводья, со страхом взирал крохотный Ярослав, как где-то внизу вдруг оказались взрослые, такие большие люди. Насмешница Евдоксия строила рожицы, показывала ему язык. Рядом с ней надменно вздёргивала вверх голову старшая сестра Анастасия. Отец в праздничном багряном кафтане, расписанном львами и пардусами, крутил перстом вислый ус и едва заметно улыбался. Все надежды свои Владимирко возлагал на него, единственного сына, ему передаст он после себя сильное собранное воедино из лоскутных уделов княжество. И надежды отцовы старался теперь Ярослав оправдать.

А вот по этому широкому шляху, как и прежде, следуют торговые караваны. Двугорбые верблюды степенно шествуют посреди пыли, навьюченные разноличными диковинными товарами. Едут купцы из далёкого Хорезма[262], из земли Шахарменов[263], из Саксина[264], в другую сторону спешат торговые люди из Германии, из туманной страны англов, из Праги, Кракова, Эстергома. Везут ипрское и лунское сукно, вина, изделия из меди и серебра, добрых коней.