Читать книгу "Все, кого мы убили. Книга 1 - Олег Алифанов"

– У вас есть этот лист? Вы узнали, что в нём?

Я уцепился за его рассказ, словно он мог остановить расставание и вернуть мне Анну, но остановил он лишь слёзы, наворачивавшиеся мне на глаза. Шестеро хилых гребцов уже приготовились столкнуть лодку с мели, озираясь на последнего седока.

– Нет и нет, он словно в воду канул. Подозревал в присвоении его Дружинина, нашедшего множество рукописей в покоях императрицы после её кончины и утаившего от своего благодетеля Павла Петровича Остромирово Евангелие. Спросить не смею – высоко взлетел, как только к-хем… библиотекари умеют… сидит уж в тайных. – Он раскурил приготовленную трубку, я ждал, переводя глаза с него на Анну, смотревшую в даль моря, и, как надеялся я, силящуюся также сдержать слёзы. – А узнал я о существовании грамотки из прошения императрице о помиловании Николая Ивановича, к письму как будто бы прилагался план с указанием тайника… Петиция та была отправлена за месяц перед смертью государыни.

Мы долго глядели друг на друга, не решаясь продолжать, и последнее рукопожатие стало подтверждением того, что каждый увидел в глазах другого один и тот же вопрос. Он уже не глядел на меня, следуя на корабль, когда до меня донеслось:

– Но мы только защищаем правительство, Алексей Петрович… Может, вы?..

22. Маскарад

В Бейруте ожидала меня очередь из всякого рода просителей и торговцев. Работа, единственная отныне моя отдушина и радость, оборачивалась каторгой бессмысленного собирательства. Хранитель драгоценной коллекции, я напоминал себе чахнущего над златом Кащея. Бездумно расточались кредиты, приобретались едва ли не все подряд манускрипты, пока сердце моё не воспротивилось, и я не воскликнул себе: «Боже, что я делаю здесь – здесь, когда душа моя давно вырвалась и летит в Константинополь!»

Я решился. Как нарочно, в порту не нашлось ни одного корабля не только в Царьград или Смирну, но и на Кипр. Прохор седлал лошадей. Сайда и Тир встречали нас почти пустыми гаванями, Акка негостеприимно ощерилась бойницами крепостных стен. На юг, дальше на юг! Лишь в Хайфе грузилась арабская барка, плывшая в Ларнаку.

Арабские корабельщики ходят всегда без компаса и карты, и я немало удивился тому, что среди них имеются моряки в летах, поскольку, по моему разумению, долго противоборствовать стихиям совсем без навигации невозможно. Они, тем не менее, вывели судно к весёлому городку Марина, окружённому садами и окрылённому круговертью ветряных мельниц, ошибившись лишь миль на пятнадцать. Встреча нас ожидала негостеприимная. Опасаясь чумы, береговые стражи выстрелами препятствовали пристать где-либо кроме отведённой карантинной бухты у Ларнаки. Все консулы незадолго до того испросили бея кипрского учредить в Фамагусте, Пафосе и тут недельные карантины, представлявшие собой окружённый тыном голый берег. По счастью, вице-консул наш Перестиани, узнав обо мне, пригласил скрасить невольные каникулы в дом свой, где с благодарностью встретил я Пасху, а после всё-таки промаялся трое суток, несмотря на заботы и отменные блюда, коими меня потчевали в качестве единственного позволенного развлечения.

Меняя суда как лошадей, спустя десять дней почти причалил я к европейскому берегу Геллеспонта. Но ещё одни невыносимые сутки, кусая губы и испытывая мучения Тантала, взирал я издалека на устье Дарданелл, а корабль всё никак не мог подобраться к берегу. Ждать, когда установится ветер, я не был в силах. Как я корил себя за проволочку, как боялся, что всё упущено. На шлюпке добрались мы с Прохором до суши, и вдоль берега Мраморного моря бросились в погоню за временем.

Пробираясь узкими улочками, я никак не мог отыскать посольского дома, и мне несказанно повезло, когда случайно встреченный спешащий секретарь Титов сообщил мне о маскараде у английского посла. Я не мог и мечтать о такой удаче. Но вдвойне возликовал я, узнав, что Прозоровские пользуются здесь всеобщим успехом и явятся сегодня в маскарад. Я облегчённо вздохнул и, наконец, назвался. Титов вдруг переменился в выражении и потянулся к цепочке брегета. Он щёлкнул крышкой и, не спуская глаз с моего лица, сообщил, что всё равно опоздал к некоей второстепенной встрече и пригласил отобедать. Отпустив Прохора справиться о жилье и приготовить мне, наконец, подобающее облачение, я последовал за ним, стараясь угадать его ко мне вдруг открывшийся интерес.

Впрочем, мы не сразу перешли к делу.

– Кажется мне, я не узнаю Перы, – заметил я недоуменно, когда сели мы на террасе, с которой открывался чудный вид на пестро застроенный холм, уступами падавший в Босфор.

– Пожар, – охотно объяснил Владимир, – прошлого года превратил это богатое предместье в кучу пепла. Жители привыкли, впрочем, считать тысячами дома, истребляемые попеременно этим бичом Константинополя.

Я удивился тому, что никаких следов бедствия не видно. На что, настроенный радостно и весьма благодушно, мой провожатый ответил, что горожане умеют строиться с неимоверной скоростью; земля ещё не остыла от пробежавшего по ней огня, как среди куч золы поднимаются новые дома в три этажа, также прилепленные один к другому, чтобы сделаться жертвами нового пламени. Тут же привёл он несколько исторических примеров и даже цен на штукатурку. Улыбнувшись, он просил меня вглядеться внимательнее, ибо человеку свойственно легко замечать то, что есть, и не отмечать того, что отсутствует. Лишь тогда понял я, что огромного дворца нашей миссии уж нет. Это показалось мне дурным знаком, памятуя о том значении, которое имели дела, кипевшие в нём после войны. Я выразил опасения вслух, но Титов ответил, что если имею я в виду лишь символическое сравнение, какое Россия имеет в отношении восточных дел к прочим державам, то надо мне знать, что не менее нашего потерпели и некоторые другие европейские посольства, а новый дворец наш уже строится большей частью за счёт контрибуций. Его расположения ко мне я не мог объяснить, пока сам он не упомянул, что помнит меня по Университету, где мои успехи ещё долго ставили в пример. Я постыдился признаться, что позабыл его, ибо старшие не слишком обращают внимания на младших, зато похвалил «Уединённый домик на Васильевском», опубликованный им в «Северных цветах», за что он, покраснев (от удовольствия), воздал должное Пушкину как автору сюжета.

С пожарищ и чумы разговор мерно перетёк на положение дел в Леванте, казалось, он знал все подробности всех дел и только силою воли заставил себя передать мне слово. И через полчаса под его подобострастным взглядом и влиянием вина я нашёл себя словно бы профессором на кафедре истории, увлечённо и гордо вещающим о своих великих изысканиях в Сирии. Он невинными, но точными с виду вопросами подталкивал меня, и вот уже я остановился в шаге от своих таинственных приключений с проклятым камнем Арачинских болот.

– Полковник Беранже, говорите? – переспросил Титов. – Я, кажется, мельком знаком с этой персоной.

Как? Я успел проговориться и о нём? Краска залила моё лицо от мысли, что мог сболтнуть я и об Анне, не прямо, но хоть намёком! Поглощённый воспоминаниями о том, что сказал я и чего ещё не успел, я не сразу осознал смысл его последнего замечания: «Кажется, он сейчас в Константинополе».