Читать книгу "Три месяца в бою. Дневник казачьего офицера - Леонид Саянский"

Самая, в сущности, «корявая» роль у меня.

Мне пока абсолютно нечего делать. С частями дивизии мы соединены телефонами и целой командой дежурных ординарцев, конных и самокатчиков. Так что все приказания передаются без меня.

В полутемной столовой собрался военный совет. Шуршат карты и бумаги. «Старики» сосредоточенно сидят над картами. Изредка отрывисто кидают друг другу короткие, но полные содержания фразы.

Оба адъютанта согнулись и строчат в полевых книжках приказания и распоряжения. Готовится приказ «на походное движение». Спешно и порывисто перевертываются исписанные страницы, снова перекладывается копировальная бумага, и опять тишина.

Только порой чужим звуком звякнет ложечка в стакане остывшего и глотаемого урывками чая.

Я сижу и распираю пальцами слипающиеся веки. Здорово утомился вчера, и сон морит меня.

На дворе идут спешные сборы. Наши вещи грузятся на двуколки.

Лошади уже поседланы. Генерал дал мне купленную им недавно и еще невыезженную, здоровенную вороную лошадь, а себе взял на время мою строевую, дрессированную и кроткую, как ребенок.

Мы не знаем, вернемся ли сюда в Граево вновь, а потому окончательно ликвидируем свое пребывание здесь. Завтрак или обед готовить некогда. Поедим потом из котла солдатского, когда время будет.

Несутся во все стороны получившие копии приказов полковые ординарцы. Начинают снимать полевые телефоны. За церковью, неподалеку, раздаются звуки оркестра. Это выступает стоящий подле нас первый полк нашей дивизии.

За ним грузной колонной идут обозы, Потом второй полк…

В одиннадцать часов утра появляется голод. Сегодня суббота и, следовательно, все лавочки (еврейские, ибо русских тут нет!) — заперты. Посланный на разведку молодцеватый ординарец-стрелок ворочается с печальным известием, что ничего достать нельзя. Но затем, вслед за словами, повергающими нас в мрачное уныние, он, наслаждаясь сценичностью эффекта, достает из-под полы шинели громадный кусок жареной с чесноком свинины, густо посыпанной солью.

— Откуда?! У жидовки купил, Ваш-брод, — докладывает плутоватый стрелок…

Гм-м! Купил? Ну, да все равно… Есть хочется… Давай сюда…

Я и длинноногий Д***, уже снявший свои бесконечные телефоны, удаляемся с драгоценным куском на площадку черной лестницы и там устраиваемся комфортабельно на ступеньках, затоптанных сотнями ног. Через вестовых достаем хлеба и уничтожаем гигантские бутерброды. Потом вспоминаем о «начальстве». Делаем пару уродин-бутербродов и несем наверх.

Начальник штаба составляет телеграмму в штаб армии и сначала машинально отмахивается от нас, но потом, увидев предлагаемое, свободной рукой берет кусок и, не отрываясь от диктуемой писарю черновой телеграммы, жует.

Зато генерал встречает наше появление с «питательными веществами» воодушевленно-радостно и хвалит нас от души. И только когда съедает весь бутерброд без остатка, спохватывается спросить.

— А откуда же вы это раздобыли?

Мы со смехом признаемся в своих подозрениях относительно «покупки» этого мяса.

— Зато хлеб, вне сомнений, наш собственный!

Но пора двигаться и нам.

— Ну, господа… Все готово? — говорит генерал.

— Господи благослови!

Садимся и двигаемся большой группой по узкой улице, пробираемся мимо соединенных колонн обозов, запрудивших всю улицу. Все оставшееся население Граева высыпало на плетни и заборы. Почтительно кланяются при нашем проезде. Конечно потому, что мы идем в Пруссию, а не уходим из нее. Если придут сюда пруссаки, эти же поклоны встретят и их.

Скверное положение у бедного пограничного населения. Хотя все же лучше, чем у бедных «китаезов» в прошлую кампанию, когда их страна была перевернута вверх дном дерущимися пришлыми державами.

Обгоняем медленно вытягивающиеся на Лыковское шоссе колонны полков. Генерал поминутно здоровается с людьми, бодро и весело отвечающими на громкое и сердечное приветствие.

Авангард давно уже ушел вперед. С ним нас соединяет тонкая «цепочка» из одиночных стрелков, идущих один от другого шагов на пятьдесят дистанции.

Все приказания передаются через них.

— Авангарду остановиться на переезде через полотно, у будки, на маленький привал! — приказывает генерал.

Приказание передается ближайшему из «цепочки».

И гулко несутся в утреннем воздухе замирающие вдали произносимые нараспев слова, катящиеся по цепочке от одного к другому.

Мы присоединились к главным силам и едем с ними.

Впереди рокочут выстрелы.

Через полчаса получаем подробное донесение о случившемся.

Оказывается, немецкая полурота, засевшая в местечке Просткен, пыталась задержать нас и обстреляла головную заставу. Но подошедшие роты заставили немцев уйти, оставив несколько трупов и с десяток раненых.

Проходим через место стычки. Улицы пустынны до жуткости. Хорошие, трех- и более этажные дома жутко смотрят на нас выбитыми окнами.

У здания местного отделения банка лежит головой на подъезде поседланная лошадь и жалобно стонет, пытаясь поднять тяжелую голову с мокрых от крови камней. У поваленного зачем-то фонарного столба с сетью проводов на нем и около свернулась клубочком серая фигура немецкого солдата. Лица не видно, но по положено тела, спокойного и недвижного, видно, что пуля его пожалела и уложила наповал.

И хотя ничем особенным не пахнет в свежем осеннем воздухе, но разыгравшееся воображение, пытающееся представить ясно и подробно картину свалки на этой мощеной улице, заставляет ощущать будто бы реющий над этим местом запах пороха и крови.

Следуем дальше. Местечко большое.

Еще когда мы перешли пограничную цепь, порванную и лежащую на земле между своих и наших столбов, отделяющих Россию от Германии, нам бросилась в глаза резкая разница между внешним видом двух соседних селений, прижавшихся к границе и друг к другу.

С нашей стороны — село Проскино, довольно обширное, с каменным костелом и типичными хатками, крытыми частью старой черепицей, а частью просто соломой.

При хатках — сады, запущенные, но живописные.

Улица носит следы свиных пятачков и проходящих стад скота. Освещение, конечно, только небесное. Есть две лавочки, бедные и жалкие, как и их хозяева, типичные забитые польские евреи.

Но стоит сделать несколько шагов за здание таможни (немецкой), как все меняется будто по волшебству. Шикарная мостовая. Телефонные провода, уходящие паутинами на железную черепицу высоких готических крыш. Чистая желто-розовая окраска стен. Зеркальные окна в нижних этажах. Много магазинов и лавок, правда, запертых и, очевидно, без товара, увезенного заранее бежавшими купцами. Электрическое освещение на улицах. Каменные и витые чугунные решетки чистеньких садов. Асфальт на панелях. Отделение банка, две школы, богатая кирха.