Читать книгу "Любовь и Люсия - Барбара Картленд"

Разговор шел о политике. Вновь и вновь гости перечисляли, обсуждали и осуждали несправедливости, чинимые австрийцами, в то время как маркиз с трудом сдерживал зевоту.

Палаццо, в котором проходил обед, дышало историей, но, как подметил маркиз, нуждалось в ремонте.

Было грустно сознавать, что многие палаццо и памятники Венеции постепенно приходят во все большее запустение. Впрочем, виновными в этом маркиз считал самих жителей города. Если бы они поменьше времени тратили на легкомысленные развлечения, то с легкостью отстояли бы независимость своей республики и сохранили бы былое величие прекрасной Венеции.

Но маркиз не привык пережевывать дела минувшие и попытался настроить собравшихся оптимистически по отношению к будущему. Однако покидал он дворец с чувством, что у венецианцев совершенно нет никакого желания что-либо менять в своей судьбе. Они предпочитали жаловаться на австрийских захватчиков и отравлять существование тем из своих сограждан, кто вынужден служить новому императору.

Солнечные лучи играли и сверкали в воде канала, гондола летела прочь от шикарного палаццо, и маркиз поймал себя на том, что с нетерпением ждет встречи с Люсией и возможности поговорить с Бернаром Бомоном.

Солнечные блики на воде Большого канала напомнили маркизу венецианские полотна Тернера, однако он находил картины Бомона гораздо лучше.

Маркиз забеспокоился, глупо так преувеличивать мастерство неизвестного художника. Наверняка в палаццо картины будут смотреться иначе, обнаружится масса недостатков, а там, глядишь, окажется, что концепция изображения света неверна вовсе. И конечно, знатоки живописи высмеют маркиза!

В то же время интуиция подсказывала ему: мнение посторонних ошибочно, а сам маркиз прав.

Гондола скользила вперед, к маленькому каналу, который проходил ближе всех к дому, где находился чердак Бомона. Маркиз спрашивал себя: «Неужели все великие художники рисовали лишь свои ощущения, нежели реальность?»

До сих пор он никогда не задавался этим вопросом, однако Венеция в картинах Бомона заинтересовала маркиза и тронула его до глубины души. До сих пор ему нечасто приходилось испытывать подобные чувства при одном взгляде на картину. И в то же время разум твердил ему, что это чувство надуманно и что, увидев картины вновь, он будет о них совсем другого мнения.

Гондола остановилась у моста. Выйдя из нее, маркиз узнал узкий переулок, петляющий между высокими домами, и понял, что вскоре увидит дом, куда этим утром привела его Люсия.

Он приказал гондольеру подождать и пошел по старинному переулку, отмечая вокруг признаки крайней нищеты — сохнущее за окнами белье и играющих вдоль канала оборванных ребятишек. А между тем глаз то и дело останавливался на старинных домах с мраморными балконами, построенными в более благополучные времена.

Тот тут, то там на стенах висели каменные щиты, каждый из которых рассказывал о подвигах и победах, ныне оставшихся в славном прошлом Венеции.

Маркиз бодро дошел до двери дома, в котором жила Люсия. Но вдруг ему захотелось уйти, вернуться обратно в свой палаццо.

Странное чувство не давало ему покоя, чем больше он заботится о семье художника, тем большее влияние это оказывает на его жизнь. Он не знал, откуда взялось такое ощущение, но оно было весьма непривычным и неприятным. Маркиз не решался шагнуть вперед, однако что-то неумолимо звало его как можно скорее войти в дом.

— Должно быть, выпил лишнего за обедом, — пробурчал маркиз.

Сделав над собой усилие, он пошел вверх по выщербленным грязным ступенькам, которые вились спиралью, и наконец достиг чердака. Оказавшись на верхней площадке, он на миг остановился, глядя поверх крыш на открывавшуюся за ними панораму.

Маркиз увидел сияющие золотом купола Сан-Марко и высокую колокольню. Он вспомнил, что венчающий ее золоченый ангел, сверкающий в лучах солнца, служил когда-то ориентиром караванам галер, привозившим в Европу восточные сокровища. Они приплывали в Венецию, груженные шелками, пряностями, рабами, драгоценностями. Благодаря торговле венецианцы разбогатели и только по собственной глупости потеряли почти абсолютную монополию на ввозимые в Европу товары, столь нужные каждой стране.

Когда же в лучах солнца все вокруг засверкало золотом, которое дороже было всех денег на свете, маркиз повернулся к двери и постучал.

Люсия открыла почти мгновенно. Теперь она выглядела совсем по-другому. Разница заключалась не только в том, что вместо черного утреннего платья на ней было цветное — Люсия специально носила темную одежду, чтобы не привлекать к себе внимания.

Она впервые предстала перед ним с непокрытой головой, и цвет ее волос удивил маркиза. Они были светлые, как у всех англичан, но имели нежный оттенок восходящего солнца. Сейчас полуденные лучи зажгли в волосах девушки золотистые искорки, и искорки эти отражались и ее серых глазах.

Никогда еще Люсия не выглядела столь хрупким и неземным созданием, как в тот момент, когда она шагнула из комнаты на площадку лестницы — никогда, даже ранним утром в кафе.

От голода девушка была слишком худа, и походила скорее на ребенка, нежели на женщину. Она взглянула на маркиза красивыми серыми глазами, слишком большими для ее миниатюрного личика, и негромко произнесла:

— Папенька спит. Я думала… милорд, если вы хотите поговорить со мной… может быть, нам стоит пойти куда-нибудь в другое место?

— Да, конечно, — согласился маркиз. — Куда вы предлагаете?

Она указала в сторону лестницы, которую он только что преодолел, и ответила;

— За домом есть дворик, там всегда тихо.

— Идемте, — улыбнулся маркиз и направился вниз по ступеням.

Маркиз заметил, что идет очень осторожно, избегая трещин и выбоин на ступенях, а шаг Люсии на зависть легок и уверен.

Когда они подошли к двери на улицу, Люсия нырнула в коридор, ведущий к заднему двору. Там оказались дверь, крыльцо в несколько ступеней и сад — в совершенном запустении, с вымощенными дорожками и стеной вокруг, некогда, вероятно, полный цветов и статуй.

Заканчивался он небольшим каналом.

Невдалеке стояла каменная скамья, предназначавшаяся для гостей или молодых парочек, встречавшихся за домом втайне от родителей.

Но и сейчас местечко выглядело весьма романтично, а в воде канала, подобно зеркалу, отражались высокие дома и чистая небесная синева.

Люсия присела на скамью, с обеих сторон украшенную венецианскими львами, от времени потрескавшимися и покрытыми щербинами, но все еще красивыми. Когда маркиз сел рядом, она заговорила:

— Я… я не знаю, какими словами благодарить вашу светлость за еду, которую вы нам послали. Папеньке уже лучше… он уснул здоровым сном… а этого с ним не бывало уже очень давно.

— Надеюсь, вы тоже поели, — предположил маркиз. — Вы, наверное, и сами знаете, что очень хрупки.