Читать книгу "Синяя веранда (сборник) - Елена Вернер"

Я считаю мили. С заднего сиденья мне виден спидометр, на котором перекручивается барабан со счетчиком. Только бы она была дома. Я не засну, пока не доберусь до Марии, даже если меня накачают снотворным. Пока у меня есть ноги, я буду двигаться в ее сторону, а если их ампутируют, я поползу.

Американка в коротких шортиках протягивает мне калабас с горьким остывшим мате. Не думаю, что она будет пить после меня.

– Допивайте, если хотите, мне уже достаточно, – подтверждает она мою догадку, стараясь быть милой.

Я с хлюпаньем втягиваю жидкость, и она холодно прокатывается по слипшемуся пищеводу.

Их навигатор не работает в такой глуши, но ребята запаслись атласами дорог, куда более подробными, чем моя карта-старушка. Вот городок, в который Мария ездит за покупками. Я указываю на название. Американка сообщает, что они сворачивают милях в трех до него и готовы высадить меня на последнем перекрестке.

Я воспрянул духом и травлю байки о путешествиях, стараясь не думать об изнуряющей боли, постепенно прибирающей меня к рукам. Ловлю на себе изменившийся девичий взгляд сбоку и хмурый – спереди, от зеркала заднего вида. Парнишка явно ревнует. Да, американку заводит дух дороги, что исходит от меня и не исходит от ее мытого друга. Он новичок, а я бывалый. А она женщина, такая же, как все. Но мне, однако, лучше заткнуться, чтобы не испытывать судьбу. В конце концов, мне не нужно ее вожделение, мне нужно, чтобы серые мили все так же послушно ложились под их автомобиль.

Прощаемся на обещанном перекрестке. Им на восток, мне на юг. Девчонка жмет руку, и в ладони у меня остается скомканный, размером с горошину, листочек из блокнота. Весь в бахроме от пружинной сцепки, на которой держался еще недавно. Карандашные цифры номера мобильного, хвостик у пятерки почти прорвал бумагу – наверное, торопилась, писала на коленке, заглянув в туалетную кабинку на заправке. Что в голове у этой сумасбродки, если она дает номер телефона оборванцу в лохмотьях? Безумица…

Я улыбаюсь, машу рукой, она высовывается из окна и кричит что-то веселое, бессмыслицу, потому что я уже не разбираю слов на английском. В моей голове сработал языковой рубильник, и все наречия, кроме испанского, меркнут, как выключившиеся лампочки-диоды. Бумажка вновь превращается в смятый комок, и тот задорно скачет по полоске дорожной пыли, подгоняемый ветерком.

Мокасины прилипли, присохли, отодрать их получится только с кожей. Я представляю, где именно буду это делать, и с энтузиазмом чуть не бросаюсь вприпрыжку. Тут же с оханьем замедляюсь и дальше уже переставляю ноги, шаркая по-стариковски. Бедная Мария, зачем я ей нужен?

Не нужен.

И вот наконец – в бреду или по правде? – знакомый поворот. Даже если бы там стояла неоновая вывеска с пульсирующей стрелкой, это не заставило бы мое сердце биться чаще. Чаще – уже невозможно. Сто метров, семьдесят четыре, сорок три, двадцать… Мне все же удалось добраться, хотя это так же невозможно, как прыгнуть с парашютом из стратосферы и приземлиться, попав ногами в заранее оставленные у шезлонга сланцы.

Мария видит меня сразу, в тот самый момент, когда я вижу ее. Осунувшуюся, с похудевшими руками. Бесконечный короткий миг, когда по ее лицу пробегает тень, словно солнце закрылось облаком, хотя я проверял – оно чисто. Густо-синее, как веранда, с которой она выскакивает в жаркое кружево света.

Сила злобно рычит и скалится на кровь, на меня.

Таз теплой воды, снова перекись. На счет «три» отдираемая ткань обуви, и сразу – горячие струйки сукровицы по ступням. Иланг-иланг все-таки лучше аспирина, я вдыхаю его ртом и носом, как эфирный наркоз. Нервное напряжение, заживление ран, любовная сила – так, кажется?.. Мария обмывает мои ноги, все еще ни о чем не спросив. И вдруг, безо всякой видимой причины, она захлестывает меня, неумолимая волна цунами по имени Мария.

Когда мы приходим в себя, за окном с неба на землю разливается звездный гудрон, затекая в окно и двери. Сегодня нет вина, только вода в графине на столике. Я встаю, чтобы попить, и, не ощущая боли в ногах, гляжу на темнеющие очертания этой молчаливой женщины в белой мятости простыней.

Я хочу сказать так много. Объяснить, оправдаться. Но не могу выдавить из себя ни слова. Господи, чуть позже, через часок, только бы насладиться этой благословенной минутой… Воздух густеет, как перед грозой.

– Спи, – говорит она мне на ухо. Приказ, не просьба. И я сплю.

И падаю.

Не могу говорить. Не могу думать. Рот и череп набиты трухой.

Я снова где-то. Где-то в одном из миллионов мест, где быть мне не надо, и все-таки я здесь, а не – там.

Из забрызганного зеркала на заправке, куда я добрел не помню как, смотрит одичалое существо, потерявшее все признаки человечности. Особенно мало ее в моих глазах. Близорукие люди, занятые своими заботами, замечают лишь внешнее, снова клетчатую рубашку, снова чистые мокасины. Им безразлично, что в эту повседневную одежду принарядилась безнадежность. Я – сверхмаленькая черная дыра.

Я ненавижу людей, сегодня совершенно отчетливо и ярко. Их болтовню, их смех, их мимолетные касания, объятия. Из-за угла я рассматриваю среднестатистическую семью, остановившуюся перевести дух на одной из заправочных станций Среднего Запада. Женщина, мужчина, мальчик, девочка. Раздраженные замечания жены, ябедничанье дочки и намотанная на ее палец нитка жевательной резинки, наушники плеера, не вынимаемые сыном из ушей даже во время краткой стычки, козырек бейсболки, затеняющий скучные глаза отца семейства. Хочется подойти, ткнуть каждого по очереди рожей в капот, заломить руки и заставить прямо здесь признать, как хороша их жизнь. Как она счастлива, как идеальна.

Жена решает сбагрить детей и отсылает в магазин за сладостями. Пока за стеклом брат с сестрой бродят мимо стоек с шоколадом и чипсами, женщина вдруг склоняется к мужу и целует его в губы мимолетным и ласковым, привычным поцелуем супруги с большим стажем. И в этот момент я начинаю ненавидеть людей в три раза сильнее, чем секунду назад. Даже в глазах темнеет. Что со мной не так? Почему им можно, а мне нельзя?

Как-то незаметно наступает «потом». Я уже заработал пару долларов, забытое искусство починки движков – вместо индийских лавок всякой всячины. Меня обступает американский городок с десятью тысячами жителей и десятью тысячами жизней, непрерывных, как бечевка в мотках, не то что моя. И вот я осознаю себя сидящим, в ногах гуденье и пощипывание, ягодицы пересчитывают четыре дощечки, сколоченные вместе: я пишу письмо для Марии, сидя на скамейке в парке. Клены издевательски машут ладонями листьев. Семейные пары с колясками и бегуны в кроссовках мешают подобрать нужные слова. Я начинаю письмо вот уже восьмой раз и снова комкаю и швыряю в урну. Это выходит жалко. Я жалок. Мало того, что я не знаю, как сказать все, что меня тревожит, – я еще и испанским владею только на уровне разговора. Читать малограмотное письмо от сходящего с ума человека – бедная Мария!

Но дело сделано. На закате опускаю письмо в ящик, стоящий неподалеку от административного здания с башней и часами, и долго прислушиваюсь к себе. В ушах нарастает гул крови, мозг обтачивает алмазная пыль сомнений, пока не стирает его до крохотного огрызка… Через час возвращаюсь, уже с кувалдой, и разношу почтовый ящик к чертям собачьим, чтобы забрать свой конверт: хорошо, что ни у нее, ни у меня нет интернета, откуда письма не возвращаются, как души с того света.