Читать книгу "Эффект Ребиндера - Елена Минкина-Тайчер"

Девочка почему-то уселась с ним рядом и принялась читать учебник по литературе за восьмой класс.

Стены в коридоре были серого цвета. И пол был серого цвета, и рамы на окнах. Или что-то у него самого случилось со зрением? Форточка в старой плетеной раме раскрылась и скрипела от ветра, и этот мучительный надоедливый звук не давал сосредоточиться и подумать.

– Я здесь часто бываю, приношу маме обед. Она такая замотанная, иногда вовсе не успевает поесть, один раз даже сознание потеряла на дежурстве.

С ней как-то просто было сидеть, отвечать не обязательно, даже немного отпустила тупая боль в голове, и вдруг страшно захотелось есть.

– Я тебе сейчас пирожки принесу, они греются в печке, мне санитарки разрешают. Не волнуйся, мама сама велела, это домашние пирожки, у меня сестра страшная кулинарка! Кстати, ее Людмилой зовут, как у Пушкина. А меня Татьяной. И сама мама – Ася, смешно, правда? Вся русская классика в одном семействе. А все равно мы евреи, и ничего не помогает.

– Как это не помогает? От чего?

– А, не слушай, это я случайно сказала. Сегодня опять жидовкой обругали. В очереди. Хотя я и не думала влезать, я просто сбоку стояла. Но если бы и влезла, то почему именно жидовка? Понимаешь, ничего не помогает – ни имя, ни любовь к русской литературе, ни даже папина смерть на фронте. Все равно найдется дурак и обругает. Почему, как ты думаешь? Наверное, из-за темных волос. Вот вырасту и перекрашусь в блондинку им назло! У меня подружка Оля совершенно белая, как лен. Везет, да?

– Не нужно тебе в блондинку, ты так очень красивая.

На самом деле она не была очень красивой. Не сравнить с Алинкой или Медеей. И тем более с их соседкой на каблуках. Но хотелось поблагодарить за внимание и доброту.

– Не придумывай, что за красота в такой чернавке! Но Оля говорит, что темные глаза выразительнее, ты как думаешь?

Почему-то она не уходила, просто не уходила – читала свою литературу, смотрела в окно, рассказывала про подруг. Потом принесла чай в белых больничных чашках.

С самого утра бабушка лежала без сознания, чужое грузное тело в чужой кровати. Аптекарши послали маме телеграмму, но совершенно непонятно было, как и когда она доберется с грудной девочкой.

– Уже темно совсем, я тебя провожу. Нельзя всю ночь тут сидеть! Не волнуйся, никто меня не будет искать – мама дежурит по больнице, сестра занимается у подруги. Я часто в темноте возвращаюсь, ничего страшного!

Она действительно довела его до самого дома, потом решила вместе подняться в квартиру. Соседки уже спали, слава богу, больше всего не хотелось расспросов и причитаний.

– Ты просто сразу ложись, и всё! И думай про математику, только про математику, вспомни какое-нибудь длинное сложное уравнение. А я вот тут посижу, у стола. Потому что одному страшно засыпать, а когда кто-то сидит – легче.

Совершенно непонятно, как эта чужая незнакомая девочка все понимала.

Следующий день оказался еще страшнее, потому что Лева не нашел бабушки в палате. Только пустая кровать, аккуратно застеленная серым больничным одеялом. Сначала он даже обрадовался, идиот, решил, что бабушка поправилась и ушла. Но тут появилась Ася Наумовна и, взяв его за руку, молча повела в конец коридора. Там опять сидела Таня, но уже без учебников, и, только когда она разревелась, Лева понял, что все кончено.

Мама добралась через неделю, все это время Лева жил у Аси Наумовны, спал на раскладушке за шкафом, тупо смотрел альбомы с картинками, подсунутые Таниной сестрой Люсей. На сказочную Людмилу сестра совсем не походила, скорее на какую-нибудь мулатку из Тома Сойера – вся голова в черных тугих кудряшках. Сама Таня тоже сидела дома, жаловалась на простуду, что-то переписывала и чертила. Днем она поила Леву чаем с клубничным вареньем, наливала огромную красивую чашку, подсовывала ягоды покрупнее.

Приходили и уходили разные люди – друг сестры со странным именем Зиновий, соседки, девчонки из Таниного класса. Одна, длинная и белобрысая, просидела до самого вечера, в чем-то тихо убеждая Таню, потом все-таки ушла, сердито махнув рукой.

Страшно подумать, что бы он делал один и как пережил эти дни.

Наконец мама добралась. Лева первый раз встречал кого-то на вокзале и не сразу нашел нужный перрон. Все пассажиры выглядели усталыми от бесконечной дороги, помятыми, с сонными бледными лицами, но он все равно испугался, увидев мать, такой она показалась старой, толстой, с сопливым орущим младенцем на руках. Его сестра, этот самый младенец, простудилась в поезде, надрывно беспрерывно плакала, поэтому он сам поехал забирать документы из школы. Уже стало известно о смерти Ямпольского от скоротечного диабета.

Была бы жива бабушка, она бы что-то придумала – перейти к Цыганкову или даже напроситься к Ойстраху, пусть у него другая манера преподавания и достаточно своих учеников.

Был бы жив Ямпольский, он бы что-то придумал – взял его жить к себе, как Леонида Когана, или устроил в интернат при школе. У них ведь был интернат для иногородних детей!

Был бы он сам хотя бы на пару лет постарше…

– Ничего страшного не случится, если ты поживешь в Хабаровске! Большой город, есть театр и филармония, пойдешь в нормальную школу, как все нормальные дети. Увидишь Амур, потрясающая красота! Кстати, можно прекрасно продолжить музыкальное образование, после восьмого класса принимают в музыкальное училище. Марк обещал в ближайшее время купить пианино. Левчик, у нас своя квартира, вообще без соседей, представляешь?! Можно сколько угодно мыться, никто не ломится в дверь туалета, соседки не выключают керогаз. Что ты молчишь?!

Она все понимала, конечно она все понимала, глаза выдавали. Можно было представить, какое там музыкальное училище! Зачем, зачем появился в их жизни этот проклятый Марк?!

Мать держалась из последних сил, собирала какие-то чашки и подушки, но, дойдя до бабушкиной одежды, отчаянно и безнадежно разрыдалась.

– Боже мой, Боже мой, как это случилось, не могу поверить, просто не могу поверить! И даже не простились. Боже мой, даже не простились!

И вдруг она заговорила лихорадочно и бессвязно, как сумасшедшая:

– Ты знаешь, я виновата перед ней, я ужасно виновата! Не могла простить. Все время попрекала, что она сломала жизнь себе и мне. Но ведь она на самом деле сломала!.. Почему она жила одна, скажи? Все из-за гордости, все из-за своей глупой еврейской гордости!.. Ты знаешь, какая у меня фамилия?

Помнится, на этом месте он ужасно испугался. Может быть, у матери помешательство от горя?

– Краснопольская, – прошептал он дрожащими губами. – Разве ты забыла? И у меня тоже. Я тоже Краснопольский.

– Нет, это фамилия Бори, твоего папы! А у меня, какая фамилия у меня?!

Лева чуть не расплакался от отчаяния.

– Значит, у тебя, как у бабушки – Сиротина. Конечно, у тебя такая же фамилия, как у бабушки!