Читать книгу "Черный-черный дом - Кэрол Джонстон"

голоса, как шум ветра вокруг кайрна на вершине Бен-Уайвиса. Я настолько поверил в это, что совсем перестал ходить на запад. Решил, будто это означает, что когда-нибудь я не смогу вернуться на причал в Шелтерид-бэй; что когда-нибудь я стану еще одним мертвым рыбаком, еще одним именем на камне, под которым нет тела. – Он делает паузу, откашливается. – Почему-то я всегда знал, что этот черный гроб пуст.

Я слегка вздрагиваю и вспоминаю тот шум возле Блэкхауза прошлой ночью. То, какими странными выглядели эти мертвые птицы. Какими странными они казались.

– Ты знаешь, что такое тонкое место? – спрашивает Чарли.

– Нет.

– Это древнескандинавское и кельтское понятие. Языческое, а затем христианское. Тонкое место – это место, где, как говорят, расстояние между этим миром и другими мирами самое короткое, стены самые тонкие. – Он делает паузу, почесывая белую щетину на подбородке. – Кто-то сказал мне давным-давно, что тонкое место – это то, где расположенное по эту сторону встречается с находящимся по ту сторону. Где порядок встречается с хаосом. Некоторые считают, что тонкие места – это места, где можно узнать, сделать, увидеть то, что невозможно нигде больше.

– Призраки?

– Бокан. – Маклауд пожимает плечами. – Да.

И я думаю не столько о процессии на Гробовой дороге, сколько о маминых костлявых пальцах, сжимающих мою руку, о ее неизменном яростно-уверенном «я знаю, что ты можешь видеть тьму».

– Остров Килмери – тонкое место?

– Считается, что да.

Что, как я отмечаю, на самом деле нельзя назвать однозначным «да», несмотря на его истории о корабле-призраке и Гробовой дороге.

Мы оба смотрим на песок, море, небо, слушаем тишину, стоящую за шумом ветра и волн.

– Мама бы в это поверила, – наконец произношу я.

– Я помню твою маму, – кивает Чарли. – Она была хорошей женщиной.

Даже во время этого странного разговора я едва не начинаю смеяться над его словами. Как бы мама отнеслась к тому, что ее назвали хорошей женщиной?

– Вы с ней разговаривали?

– Разговаривал с вами обеими. Ты была похожа на непоседливый ураган. Маленькая кроха с черными кудряшками и ножками-палочками, которая не могла усидеть на месте больше минуты.

– Она недавно умерла, – выдавливаю я, наконец-то поддавшись желанию выговориться. – Рак кишечника.

И тут предо мной снова предстает усатый доктор Леннон, сжимающий мои руки между своими прохладными мясистыми ладонями, пока мама сидит, сгорбившись в кресле, и не желает смотреть ни на кого из нас. «Болезнь распространилась на легкие и мозг. Без лечения речь идет о нескольких месяцах, а может быть, и неделях».

– Ах, вот как… – Чарли закрывает глаза и качает головой. – Мне жаль это слышать, девочка.

Я киваю. Разжимаю кулаки. Выпрямляю позвоночник и плечи.

– Я действительно даю слово, что приехала сюда не для того, чтобы создавать проблемы, Чарли. – И хотя это не совсем ложь, но и не совсем правда. Я буду создавать проблемы. Если придется.

Когда Маклауд открывает глаза и поворачивается, чтобы посмотреть на меня, он делает это целеустремленно, как будто пришел к какому-то личному решению.

– Когда ты приехала сюда вместе с матерью, мы поступили с тобой нечестно. Ты была совсем маленькой и не заслуживала этого. И правильнее будет сказать тебе, в чем дело.

Мое сердце учащает бег; оно колотится так сильно, что это причиняет боль.

– Я знаю, в чем дело. Я рассказывала всем и каждому, что меня когда-то звали Эндрю Макнил и что кто-то на этом острове убил меня.

Чарли отводит взгляд в сторону и качает головой, и тогда в животе у меня начинает ворочаться что-то холодное, дрожащий темный ком беспокойства. Когда старик снова достает свою флягу и протягивает мне, я принимаю ее без возражений, пью и передаю обратно. Он делает куда более длинный глоток, чем раньше, после чего долго и шумно втягивает воздух и снова смотрит на меня.

– Мы солгали тебе. Вот в чем дело. Двадцать пять лет назад здесь действительно погиб человек. Он утонул. – Чарли смотрит поверх моего плеча на скалы. – Его звали Эндрю.

Глава 4

Конец сентября 1993 года

Роберт

«Все мы в чем-то виноваты», – всегда говорил мой отец. Но самый большой грех – это страх. И то, что мы никогда не смотрим ему в лицо. Разумеется, это был не его грех. Только мой. Этим утром солнце стоит высоко. Оно зажигает серебристо-белые искры на редких брызгах над волнами. С этой высоты океан кажется бесконечным, как небо. Голубой и спокойный. Но приближаются бури. Я угадываю их по брызгам, сдуваемым с гребней волн, и по белым гребням, катящимся к горизонту. По медленному, неуклонному исчезновению дневного света с небес, с каждым днем все более раннему. И ощущаю их в воздухе и на своей коже. Трепет. Дрожь давнего страха.

Сегодня на горизонте нет ни одной лодки, но я вижу «Единство», разукрашенное красными и белыми полосами, – оно возвращается на стоянку в Баг-Фасах. Кейлум тоже видит его и мчится вдоль береговой линии, вздымая воду, ветер подхватывает и уносит вдаль его заливистый смех. И что-то в моей груди сжимается от надежды.

Когда-то, много лет назад, я вот так же стоял на мысу и смотрел на тот же океан. Я был одинок, испуган и полон отчаяния. Но уже тогда поклялся, что вернусь снова. Я вернусь, несмотря на штормы. Несмотря на страх. Несмотря на отчаяние. У меня была надежда. Потому что я каким-то образом знал, что однажды все будет по-другому. Однажды я перестану бояться. Я вернусь. И все будет хорошо.

И вот я здесь.

В дни, когда я не уверен в себе, – когда задаюсь вопросом, зачем я вообще вернулся на острова, – прохожу по этому мысу до самых границ моей собственной арендованной земли и вспоминаю, как оно было в Абердине. Это мрачное здание без окон, полное шума и крови. Столешницы из нержавеющей стали и вонь рыбьих кишок, которую я никогда не мог смыть с себя, как ни старался. Чувство тяжести в груди (то удушье, которое я испытываю, глядя на океан, – это далеко не то же самое). И это не сравнится с тем чувством, которое я испытываю, когда иду по Ардхрейку, когда смотрю на землю, на свое стадо неподалеку или на пастбище за его пределами, на их черные гебридские шубы, выбеленные солнцем.

«Ни один мой сын никогда не станет фермером».

И возможно, это правда, потому что я не чувствую себя таковым. До сезона спаривания овец осталось меньше месяца, а я уже уверен, что все пройдет плохо,