Читать книгу "Мода и гении - Ольга Хорошилова"

Герцога славили и его любовницы, получавшие от него драгоценные подарки. Иль Моро баловал свою главную пассию — Чечилию. Девушка скопила большой гардероб. Были у нее модные платья-гамурры из парчи и бархата, отделанные золотыми галунами, были испанские шелковые накидки с разрезами и сложными вышивками, были драгоценности и меха. Из писем известно, что Беатриче устроила однажды Лодовико сцену, отказавшись надеть нарядное платье, ведь такое же он подарил Чечилии. Герцог был равно щедр ко всем своим возлюбленным.

На портрете, однако, нет и намека на роскошь. Чечилия одета по моде того времени, но ткани, отделка, аксессуары слишком скромны для статуса первой герцогской любовницы. Ее костюм более леонардовский, чем миланский. Отлично видно красно-бордовое платье-гамурру, украшенное золотым бордюром, черными шнурами и черным бортиком по прямоугольной горловине. Любопытно, что линия декольте сначала была выше, но художник сам (или по совету влюбленного Сфорцы) занизил ее, отметив ложбинку, намекающую на девичью грудь. Должно быть, эта деталь была особенно приятна заказчику.

Галлерани любила испанский стиль, ставший популярным в Милане после свадьбы Джан Галеаццо Сфорцы и Изабеллы Арагонской в 1489 году. Сбернию, испанскую короткую накидку, миланки примерили в начале 1490-х. Носили ее обыкновенно как плащ — по диагонали, прикрыв плечо. Леонардо написал ее в конце работы над портретом. Она прекрасно завершила композицию костюма.

Другое испанское заимствование — коадзоне, сложная укладка волос Чечилии. Она вошла в моду тогда же, в 1489–1490 годах. Волосы от ушей аккуратно зачесывали назад, туго стягивали и вкладывали в специальный чехол, сшитый из парчи, или переплетали широкими шелковыми лентами. Обычно эту укладку дополняли особыми шапочками или сетками, отделанными жемчужинами и драгоценными камнями, а также неширокой лентой-ленцой, которую повязывали чуть выше лба. У Чечилии нет ни шапочки, ни сетки, но прекрасно видна ленца и едва заметна полупрозрачная батистовая вуаль, вышитая золотом по бордюру.

Длинная нить черного жемчуга овивает шею, ниспадает на грудь, дополняя черную ленцу волос. Оба эти аксессуара выгодно оттеняют бледно-персиковое лицо Чечилии, заключая его в своеобразную графическую раму.

Пожалуй, самый необычный аксессуар на портрете — серебристый горностай. Это настоящий ребус да Винчи. В самом начале 1490-х богатые итальянки обзавелись дорогими палантинами-дзибеллино из меха соболя (отсюда и название: соболь по-итальянски — zibellino), реже из белки, куницы и горностая. Мордочки зверушек прятали под золотыми масками, обсыпанными драгоценными камнями, к зубкам привешивали кольца и крепили их к поясам на талии. Эти палантины женихи дарили невестам в знак надежды на то, что избранницы будут им верны. Соболя, куницы и горностаи были символами честности, преданности и постоянства, но также признаками семейного богатства. Впрочем, они служили и бытовым целям — в них ловили блох.

Горностай в руках Чечилии — не только модный дорогой аксессуар. Это знак, объединяющий ее с Лодовико. Фамилия девушки — Галлерани. «Галле» с греческого — «горностай». Зверек олицетворяет ее саму. И одновременно он личный символ миланского герцога. В 1486 году неаполитанский король Ферранте наградил Сфорцу орденом Горностая, после чего придворный поэт Беллинчони придумал герцогу прозвище Белый Горностай, намекая на то, что этот зверек олицетворяет мужество и постоянство, великие добродетели орденоносного правителя. И правитель Милана сделал серебристого горностая своим личным символом, своей импрезой.

Да Винчи это знал и потому изобразил зверька слишком человеческим. Величественная фигура, грозное выражение морды, роскошная мужская мускулатура — это почти портрет Лодовико Сфорцы. Художник позволил себе галантный эротический намек. Разрез на плаще Чечилии, его атласные отвороты золотистого цвета — это красноречивые символы женского начала. Воинственный горностай словно бы касается левой лапой нежной атласной подкладки и, кажется, вот-вот юркнет в разрез. Так, избежав пошлости, Леонардо изобразил взаимную страсть влюбленных, Чечилии и Лодовико. Он продолжил тему ребусов, начатую портретом Джиневры де Бенчи. Там ее тайный воздыхатель превращен в можжевеловую листву, нежно окружающую и льнущую к поэтессе. Здесь он представил заказчика в образе личного символа — серебристого горностая, властного, грубоватого, не терпящего отказов.

Как и на портрете де Бенчи, художник отредактировал костюм Чечилии, упростил его, чтобы обнажить красоту, а геральдическими импрезами выразил экстатическое единение любовников. Но их чувство, как и страсть Джиневры и Бернардино, обречено. В 1491 году Лодовико Сфорца женился на принцессе феррарской Беатриче д’Эсте, и Галлерани покинула его замок. Она перебралась в палаццо Карманьола и вышла замуж не по любви за графа Лодовико Карминати де Брамбиллу, послушного, как и она, воле миланского герцога.

МОНА ЛИЗА

В 1503 году Леонардо начал портрет Лизы дель Джокондо, супруги зажиточного флорентийского торговца. Это, пожалуй, самый известный в мире портрет-загадка.

О тихой улыбчивой даме не писал только ленивый. Вазари и современники считали портрет обыкновенным заказом, какие тогда во множестве получал да Винчи. Флорентийский толстосум Франческо дель Джокондо обратился к Леонардо с просьбой запечатлеть его третью и самую любимую жену Лизу, вернее, Лизу ди Антонио Мариа ди Нольдо Герардини дель Джокондо. Мастер по традиции работал над заказом долго и в результате оставил его незавершенным. Так сообщал Вазари.

Но его простых и предельно логичных объяснений не хватило мыслителям XIX века. Восхищенные таинственным сфумато и многозначительной полуулыбкой, вооруженные доброй дюжиной живописных леонардовских ребусов, они сделали вывод о том, что старик Вазари не прав, все намного сложнее и что истина где-то рядом.

Стали искать эту истину в глазах и губах Моны Лизы, в красиво (и конечно же, загадочно) сложенных руках, в складках искусно задрапированного пейзажа, в теплых тонах картины, в холодных тонах картины, в красках и в том, что за ними. Мону Лизу подвергли техническим и химическим анализам — лишь для того, чтобы окружить портрет и его автора новыми загадками и гипотезами.

Одежда Джоконды тоже загадочна: она странно аскетична для богатой матроны, слишком скромна даже для законопослушной флорентийки, подчиняющейся строгим костюмным регламентам. Но, кажется, художник сам все объяснил. Его Джиневра де Бенчи и Чечилия Галлерани — формулы совершенной красоты. И каждый его новый портрет — это попытка сочинить другую, еще более лаконичную, точную, универсальную формулу вселенской гармонии.

Не случайно Леонардо возвращался к Моне Лизе вновь и вновь, менял нюансы и детали, переписывал, выверял, взвешивал. Он непрерывно совершенствовал ее внешность, расплел волосы, хотя это противоречило правилам приличия, украсил платье замысловатой вышивкой и покрыл его прозрачной накидкой, чем озадачил историков моды. Он изменял ее одежду и черты лица, шаг за шагом обращая Джоконду в абстрактный и одновременно точный портрет природы, ее окружающей. К 1519 году на картине не осталось ничего лишнего. Каждая деталь здесь продумана и неотделима от целого, от живописного леонардовского макрокосма.