Читать книгу "Мода и гении - Ольга Хорошилова"

Ассоциация тем более уместная, если посмотреть на оборотную сторону картины. Две ветви, лавровая и пальмовая, мягко окружают ветвь можжевеловую. Лента с латинской надписью Virtutem forma decorat («Форма украшает добродетель») овивает композицию и прекрасно рифмуется с черно-коричневым шарфом, обнимающим стан Джиневры на портрете.

Композиция из лавра и пальмы, соединенных надписью Virtus et Honor («Добродетель и честь»), была личным символом Бембо. Она присутствует на титульных страницах книг из его библиотеки, а также на надгробии Данте, созданном по его заказу в 1483 году. Более того, в 1998 году исследователи отсканировали изображение импрезы на портрете Джиневры и выяснили, что первый вариант надписи совпадал с девизом Бембо: Virtus et Honor («Добродетель и честь»). Он считается оригинальным. Тот, что сейчас видим на ленте, признан поздним изменением, возможно, сделанным не Леонардо.

Интимное платье-гамурра (метафора наготы), лиственное облако, обнимающее Джиневру, лавр и пальма, окружающие веточку можжевельника на обороте, — все это символы тайного сумеречного чувства, глубокой обоюдной любви на вынужденном отдалении, любви меланхоличной, вечерней, обреченной, несчастной. И неслучайно художник, обожавший аллегории не меньше Бембо, на дальнем плане в серебристом дрожащем тумане набросал две острые башенки, две фигурки, одну чуть ближе, другую чуть дальше. Это портрет влюбленных, Джиневры и Бернардо. Они тихо любуются друг другом или, быть может, расстаются, удаляясь в матовое серебро печальных сумерек.

ЧЕЧИЛИЯ ГАЛЛЕРАНИ

В 1482 году Леонардо отправился в Милан, ко двору правителя Лодовико Сфорцы, чтобы преподнести подарок от Медичи — искусную серебряную арфу в форме лошадиной головы. Да Винчи прекрасно играл на музыкальных инструментах и должен был продемонстрировать свое искусство властительному синьору. Он знал, что не вернется во Флоренцию, холодный республиканский город, оставшийся безразличным к его картинам и фантазиям. Решил во что бы то ни стало закрепиться в Милане, войти в ближний круг Иль Моро (то есть Мавра — так называли герцога за смуглую кожу и смоляные волосы). Он ехал к нему как музыкант, но хотел стать верным, на все готовым придворным. Забавлять, ваять, строить, шить, травить байки…

Да Винчи написал Сфорце челобитную. Выказав в первых строках готовность «предоставить себя в милостивое распоряжение высокочтимого господина», он перечислил свои таланты, которыми надеялся заинтересовать просвещенного воина и мецената. Сообщал, что умеет строить мосты и плотины, отливать пушки, складывать штурмовые лестницы, сооружать приспособления для нападения на врагов во время морского боя. Он даже придумал повозки, крытые железом, для штурма вражеских укреплений. Умеет ваять из мрамора, лепить из глины, лить из бронзы, готов даже создать гигантского бронзового коня, дабы увековечить память о почившем отце Сфорцы. И в конце между делом прибавил, что ему «подвластна также живопись», — он понимал, что герцог интересовался войной и науками больше искусства.

Но был у Леонардо талант, который не отмечен в письме. Он тонко чувствовал красоту и кистью совершенствовал то, что не вполне удалось природе. Он был мастером идеализации, что доказал портретом Джиневры. Он смело менял внешность и пропорции тела, устранял «шумные» детали, заглушавшие высокие стройные ноты истинной красоты, воплощавшей собой тишину, покой и вселенское равновесие. Об этом своем даре Леонардо умолчал. Да и к чему этот пустяк, если герцогу нужны инженеры для военных побед и скульпторы для их прославления.

Сфорца ласково принял да Винчи и подарком остался доволен. Он, возможно, награждал флорентийца звонкой монетой за фантастические хитроумные аппараты, которые тот беспрерывно изобретал на бумаге. Но с заказами не спешил — держал про запас. Герцог вспомнил о нем, о «между прочим» живописце, в конце 1480-х, когда обзавелся юной возлюбленной и захотел увековечить ее хрупкую, тихую девичью красоту. Предложил Леонардо написать портрет.

Ее звали Чечилия. Она происходила из уважаемой сиенской семьи, не слишком богатой и без сложной родословной. Отец, Фацио Галлерани, служил миланским послом во Флоренции и Лукке, мать, Маргарита Бусти, была дочерью юриста. Родители дали Чечилии хорошее образование, а природа одарила неяркой, но выразительной внешностью.

В десять лет она готовилась стать супругой Джованни Стефано Висконти, но помолвку расторгли, как говорят, по требованию Лодовико Сфорцы. Он увлекся юной прелестницей и решил, что она должна принадлежать лишь ему. В 1489 году ее, 16-летнюю, тихую и безропотную, поместили в Новый монастырь, где она послушно принимала пылкого герцога. Вскоре Чечилию перевезли в замок Сфорцеско, где жил Лодовико. Об их связи знали все, включая Беатриче д’Эсте, ставшую супругой Иль Моро в 1491 году. Некоторое время она вынужденно мирилась с оскорбительным соседством.

Леонардо писал Чечилию в период между ее переездом в герцогский замок и свадьбой Лодовико, то есть между летом 1489-го и осенью 1490 года. Это второй в череде интимных портретов да Винчи. Мастер, как и на портрете Джиневры, дал волю фантазии и талантливо усовершенствовал натуру. Тихую застенчивую лань с чертами правильными, но неяркими, превратил в писаную красавицу, знающую цену себе, своему платью и своей пробуждающейся царственной улыбке, которой она встречает золотистый солнечный свет — входящего в ее покои герцога.

Да Винчи был истинным модельером-минималистом. Приукрасив черты лица Чечилии, он упростил ее платье, чтобы ни одна деталь не нарушала божественной гармонии, чтобы ткани, драпировки, вышивки и украшения стали равноценны утонченной внешности, хрупкой фигуре и ее длинным пальцам, нежно гладящим серебристого горностая.

Леонардо да Винчи. Портрет Чечилии Галлерани

В те годы миланцы одевались вызывающе роскошно: по сравнению с ними даже флорентийские олигархи выглядели нищими. Тон задавал сам Иль Моро. В 1491 году феррарский посол Тротти отметил в письме необычайно помпезный костюм герцога и был особенно поражен драгоценными рукавами платья, расшитыми жемчугом и рубинами. Каждый стоил около 50 тысяч золотых дукатов, то есть скандально дорого.

Сфорца был щедр и к своей супруге Беатриче. Все тот же Тротти отмечал, что «синьор каждый день дарит ей драгоценности и отрезы златотканой парчи, вышитые искусно и по его особому заказу». В 1492 году он преподнес ей бриллиант ценой 12 тысяч дукатов и этим царским подарком даже немного ее смутил, хотя за несколько лет супружества она успела привыкнуть к экстравагантным щедротам своего герцога.

Иль Моро осыпал золотыми монетами художников, поэтов, инженеров, архитекторов. Тратил состояния на торжества и публичные веселья. И этим демонстрировал просвещенному миру и недоброжелательным соседям могущество Милана, оправдывая одновременно свое не вполне законное пребывание на троне. Народ млел от фейерверков, пьянел от вина, бившего из фонтанов, и набивал животы даровой кашей с хлебом. Он славил правителя — милостивого, щедрого, справедливого.